— Никсон изменился, — сказал Моррис. — Старый ненавистник открыл торговые отношения с Китаем. А Линдон Джонсон протолкнул через конгресс Акт о гражданских правах. Если даже такая старая расистская гиена смогла перекраситься, я думаю, возможно все, что угодно.
— Политики. — Энди поморщился, как от дурного запаха. Это был худощавый парень со стрижкой ежиком, всего на два года старше Морриса. — Они изменяются ради выгоды, а не ради идеи. Обычные люди на такое не способны. Просто не могут. Если они отказываются вести себя должным образом, их наказывают. Затем, посленаказания, такие говорят: да, сэр, хорошо — и становятся частью системы, как трутни, которыми они и являются. Посмотри, что стало с теми, кто протестовал против Вьетнамской войны. Большинство из них сейчас живет жизнью среднего класса. Толстые, довольные, голосуют за республиканцев. Кто отказался повиноваться, сидят по тюрьмам. Или в бегах, как Кэтрин Энн Пауэр.
— Как ты можешь называть Джимми Голда обычным? — Воскликнул Моррис.
Энди посмотрел на него свысока.
— Я тебя умоляю. Вся эта история — одна эпическая повесть, вызванная идеей исключительности. В американской литературе одна цель — создать норму, Моррис. Это означает, что люди уникальны, и те, которые переступают черту, должны быть усреднены, что и произошло с Джимми. Он в конце концов начинает заниматься рекламой, черт, а для этой долбанной страны трудно представить более обычную профессию. Вот главная мысль Ротстайна. — Он покачал головой. — Если тебе хочется видеть оптимизм, купи себе какой-то любовный романчик от «Арлекина».
Моррису показалось, что Энди спорит с ним только лишь из-за любви к спору. За стеклами его ботанских черепаховых очков горел взгляд поборника, но даже тогда Моррис понимал, чего стоит этот человек. Его фанатизм был направлен на книги как на объекты, а не на истории и идеи, которые в них содержатся.
Они обедали вместе раза два-три в неделю, в «Чаше», иногда напротив «Гриссома», на скамейках Гавернмент-сквер. Во время одного из таких обедов Эндрю Халлидей впервые озвучил упорные слухи о том, что Джон Ротстайн якобы продолжает писать, но по завещанию после его смерти все рукописи должны быть сожжены.
— Не может быть! — Воскликнул Моррис с искренней болью в голосе. — Они этого не сделают! Ведь не сделают, да?
Энди пожал плечами.
— Если об этом сказано в завещании, все, что он написал после того, как перестал светиться, считай, уже сгорело.
— Ты сам придумал.
— По завещанию, может, просто слухи, это так, но в книжных магазинах все уверены, что Ротстайн не перестал писать.