Саливаныч заходит в пекарню, а я тащу ребят в ближайшую подворотню. В пекарню мы не пойдем. Не дай бог он нас увидит. Только не сейчас. Не надо сбивать его с толку. Если уж Саливаныч по рассеяности не заметил, как закрылась его любимая пекарня и продолжает упорно ходить сюда за пирожками, значит вернуться домой он тоже сможет. По крайней мере, до сих пор у него отлично получалось. И мы вернемся вместе с ним. Сюда же пришли? Пришли. И обратно как-нибудь выберемся.
Мы стоим в чужом дворе, где нам нет, никак не может быть места, и делаем вид, что не слышим, как орут и бормочут за окнами телевизоры. А если и слышим, то не разбираем, что именно они говорят. А если даже разбираем отдельные слова, плевать. Чего только не примерещится троим взрослым людям, сдуру решившим поиграть в детективов, расследующих дело о пирожках с капустой, самых вкусных в мире пирожках – просто потому что у них вкус нашего детства, а мы не вспомнили, не сообразили, в чем тут штука, вот дураки.
Каролина сжимает мои пальцы так сильно, что завтра наверняка появятся синяки. Это означает, что Ежи, в которого она вцепилась другой рукой, думает: «Какого черта он так долго не выходит?» Это означает, что я вот-вот увижу, как открывается дверь пекарни, и оттуда выходит Саливаныч, в руках пакет с пирожками, куртка нараспашку, на губах блуждает эта его фирменная отсутствующая улыбка, он разворачивается – все, можно идти.
«Ну, с богом», – беззвучно шепчет Ежи. «С богом», – думает Каролина. А я ни о чем не думаю, мне так спокойней. Я просто иду.
Мы идем.
Мы идем по улице Стиклю, максимально ускоряемся перед поворотом, чтобы ни на миг не терять из виду нашего проводника, об этом сейчас даже подумать страшно, но мы молодцы, успеваем свернуть сразу за ним, оставшись незамеченными, а дальше, на Гарялё, то есть, тьфу ты, на Доменикону, можно понемножку выдыхать, тут уже прямая, до самого дома, и вязаная шапочка Саливаныча белеет в темноте. Какой он все-таки молодец, что ее надел. И вообще молодец. А уж мы какие молодцы, слов нет. И, подозреваю, никогда не будет.
– Фонари снова оранжевые, – вдруг говорит Ежи.
Я молча киваю. Думаю, что все равно лучше бы нам не отставать от Саливаныча, и руки не надо пока разнимать, но это можно не говорить, ребята и сами так думают.
Уже в самом конце пути, на улице Басанавичюса, возле витрины с английскими башмаками Каролина шмыгает носом, я покрепче сжимаю ее руку, и Ежи, наверное, тоже сжимает, не знаю, но точно знаю, что мы не станем спрашивать, почему она плачет, мы и сами почти готовы заплакать от облегчения, глядя на тупоносые разноцветные башмаки, которыми в этой лавке торгуют лет шесть, максимум семь, ее в середине восьмидесятых прошлого века совершенно точно не было, а значит все в порядке, мы снова на своем месте, здесь, точнее, сейчас, дело о пирожках с капустой закрыто, и нет, мы не хотим об этом поговорить.