Конечно, в навигации Петр Иванович не понимал абсолютно ничего. Но зато у него имелся обширный опыт руководящей работы. А от хорошего капитана в первую очередь требуется именно это — умение управлять людьми. А для навигации есть штурман.
— Гешка, ну-ка, отнеси Василь Василичу пайку, — вспомнил о штурмане Колобков. — Вы тут чавкаете в четыре щеки, а он там за штурвалом стоит, голодный…
— Я не Геша, я Вадик! — обиженно заявил Гешка.
— Тоже мне отец — детей не различает, — поддакнул Вадик.
Петр Иванович посмотрел на детей тяжелым взглядом Медного Всадника. Когда-то папаша честно пытался выучить, кто из близнецов кто, но они родились настолько похожими, что он так и не преуспел. К тому же детишки совершенно не желали сотрудничать. Отец пытался одевать их по-разному — они менялись одеждой. Пытался стричь по-разному — на следующий же день стрижки становились одинаковыми. Однажды, когда его довели до отчаяния, Колобков написал на лбах близнецов имена несмываемыми чернилами.
Всего через час обе надписи превратились в совершенно идентичные картины Малевича.
— Я сама отнесу, — гордо встала из-за стола Матильда Афанасьевна. Бравый штурман тоже вызывал у нее симпатию. Тем более, что вдовец. — Дети у вас, Петр Иваныч, все в вас — толстые и бестолковые!
— Вроде туман рассеивается, нет? — с притворной озабоченностью выглянул в окно Колобков, изо всех сил стараясь удержаться от замечания, что он не толстый, а полный. И то не слишком. А вот у самой Матильды Афанасьевны с фигурой проблемы посерьезнее, чем у Натальи Крачковской.
— Иваныч, глянь-ка сюда, — подозвал его Угрюмченко, стоящий на злополучных весах. — Серый, смотри, еще одна загогулина…
Все моментально вскочили из-за стола (кроме ленивой жены капитана) и сгрудились вокруг весов.
— Свет, вот ты у нас умная, скажи — может человек за два дня похудеть на семь кило? — спросил Петрович.
— Вряд ли… — усомнилась Светлана. — Даже если совсем ничего не есть… А вы ведь ели?
— Ну, как обычно.
— Петрович, так ты же сам эти весы подкрутил, — вспомнил Сергей.
— Так я обратно все сделал — мне ж и самому свеситься интересно. Позавчера только свешивался — семьдесят девять, как всегда. А сегодня — фу-ты, ну-ты! — семьдесят два!
— Может, не до конца докрутил?
— Серый, я на подлодке механиком служил! — возмутился Угрюмченко. — Там знаешь как — чуть где что, и все — буль-буль, карасики. Что я — с весами дурацкими не управлюсь?
— Ну-ка, дай я взвешусь, — столкнул его Колобков. — Гы-гы, восемьдесят восемь… Может, не врут, а? — с надеждой спросил он.
— А сколько быть раньше? — спросил Грюнлау.