Услышав, в чем его обвиняют, он снова привлек ее к себе и заключил в объятия, покрывая лицо поцелуями.
— О, дорогая, — сокрушенно шептал он ей прямо в макушку, — прости меня! Ты простишь?
— Ах, Роберт! — крепко прижалась к нему Клер, выражая всю свою любовь. — Если ты будешь всегда таким милым, встречая меня, я готова уезжать почаще!
Пол-одиннадцатого… почти одиннадцать. Почему он не звонит?
Почему он не позвонил?
Он сказал, что позвонит. Он обещал.
Нет, он не обещал, во всяком случае на словах. Но разве для этого нужны слова? Они были вместе, как мужчина и женщина, любящие друг друга, а когда она убежала ни свет, ни заря, чтобы успеть домой до того, как проснется отец, — зачем ему было давать какие-то обещания!
Он просто сказал, что позвонит. В девять, скажем, — чтоб договориться о встрече, тем более что сегодня Столетие. И еще он сказал, что не может вынести, что она уходит, сказал, что…
Конечно, он связан на время праздника, естественно. Но это всего пара дней. А потом опять будет принадлежать ей — навеки — по крайней мере до возвращения жены. „И потом тоже, — пообещала она себе, — не быть мне иначе Алли Калдер. Теперь он мой. Он любит меня, я знаю, что любит, я б знала, даже если б он мне не твердил этого беспрерывно. Он мой. И я его получу, во что бы то ни стало, потому что он меня любит, а не ее и не эту старую лахудру сестру…“
Но почему он не позвонил? Что делает сейчас? О чем думает? Как это он так мог? Как мог?…
— Что, черт побери, происходит здесь с утра пораньше? — ревя, как медведь, ввалился в кухню маявшийся с похмелья Джим. — Что за дела?
А, головушка раскалывается! — так и подмывало ее поиздеваться над ним. Что, в твоей дурацкой башке выделывает чечетку весь ансамбль Красной Армии? Поделом, старый пьяница!
— Ничего! — только и сказала она.
— Ничего?
Он подозрительно присматривался к ней, вынюхивая что-то, как свинья трюфели.
— Не скажи, что ничего… Что же ты тогда надулась, как мышь на крупу? Ну, говори, что случилось!
— Ничего, — повторила она тихим голосом, вся сжавшись от его въедливых вопросов, — говорю тебе, ничего.
Он отхаркался и послал плевок в раковину, в которой она мыла посуду.
— Много шума из ничего, стало быть, — проворчал он. — Ну так и помалкивала бы в тряпочку, ясно? А то шумишь тут. Или я не заслужил тишины и покоя в выходной день? — Он двинулся к двери, но вдруг его осенило. Он вперился глазами в лицо дочери, отыскивая следы, оставленные его рукой: они были видны и невооруженным глазом. — И не забудь привести себя в порядок и принарядиться к сегодняшнему празднику — и рожу наведи — покрасься там и все такое…