Да вот, кажется, где собака зарыта! Вот оно! Уж кому как не ей знать, насколько честолюбив Роберт, как жаждет он продвижения, лучшего места, более широкого поля деятельности, более многолюдной паствы, более достойного поприща для его веры и дела. Она знала это так хорошо, потому что сама желала для него того же, об этом только и мечтала. Он почувствовал, что две высокие и могущественные особы пренебрегли им. А значит, впереди еще пять, десять, а то и двадцать пять лет в Брайтстоуне, как это было с его отцом. И душа его вошла во тьму ночи.
Джоан сжала губы и невидящими глазами смотрела на угасающий свет низкого мерцающего солнца. Роберт терял веру — веру в себя и в будущее. Но сейчас ему нельзя позволить ошибиться или споткнуться! В ее руке поводья не дрогнут, она доведет его до той возвышенной цели, к которой он стремится: она завоюет ему то, что, по ее убеждению, он мог завоевать. Удача у него под ногами — стоит только нагнуться. Все, что для этого требуется, — неколебимая вера в себя и в светлое будущее. Он нуждается в духовном водительстве и утешении, ему сейчас как раз не хватает того, что он с такой щедростью изливает на других из сокровищницы своей души.
„Но я могу сделать это для тебя, Роберт, — поклялась она. — Я буду с тобой, как всегда. Ты не останешься в одиночестве. Бог посылает твоей душе водителя и утешителя — сейчас, в минуту нужды. Я приду к тебе — буду с тобой — как всегда“.
Солнце опускалось в море. Нельзя терять ни минуты. Приняв окончательное решение, Джоан повернулась и вышла из комнаты. Через минуту боковая дверь пасторского дома тихо отворилась; из нее выскользнула высокая стройная фигурка и быстрым шагом двинулась по следам любителя ночных прогулок в сторону моря.
Она там, он знал.
Там, над бухтой Крушения, у подножия дюн она будет этой ночью.
Не может не быть.
В невероятном возбуждении он устремился по жесткой траве к высокому берегу, совершенно не задумываясь, что ноги его торопливо ступают по краю обрыва, а внизу в непроглядной глубине ждут его неверного шага пики коварных скал.
Сегодня она будет там. Неважно, что он твердил себе это каждый вечер всю неделю. Неважно, что он не смог прийти в воскресенье, потому что надо было служить вечерню, хотя каждое мгновение этой умиротворяющей величавой службы, каждое слово и каждая нота небесного пения и музыки словно жгли раскаленным железом его исстрадавшуюся душу. Она должна была знать, что в этот вечер он занят. Она не могла прийти в воскресенье. А сегодня придет. Он знал, что придет. Не могла не прийти.