Роберт лишился дара речи.
Архиепископ сухо и деловито продолжал:
— Это хорошее назначение, Роберт. Ты созрел для Брайтстоуна, и Брайтстоун созрел для тебя. Посмотрим, что ты с ним сделаешь, договорились?
— Брайтстоун? Мы возвращаемся в Брайтстоун? — лицо Клер зажглось надеждой и восторгом. Роберт отвернулся:
— Клер… не знаю, смогу ли я.
— Сможешь? О чем ты говоришь?
Он наклонился к ней и взял ее руки в свои:
— Давай начистоту — мне не по силам занять место отца. Боюсь, кишка тонка. Я ему в подметки не гожусь. Да и на Брайтстоуне свет клином не сошелся. Нас могли бы направить и в другой приход…
— Ну конечно, скажем, теплое местечко в свите архиепископа или, еще того лучше — в кафедральном соборе, так что ли? — Клер безумно любила Роберта, но это не мешало видеть его насквозь. Кому как не ей знать, сколь важно для ее мужа, чтобы его способности были оценены и вознаграждены по заслугам.
Роберт вспыхнул от негодования и нетерпения.
— Разве желание проявить себя — грех? А ты, Клер, лучше других знаешь, сколько пользы я могу принести! Но Брайтстоун… Какое угодно место на земле, но только не это, ты же понимаешь…
Клер ответила ему долгим пристальным взглядом, который всегда потрясал Роберта до глубины души.
— Я знаю, что ты до сих пор казнишь себя за то, что произошло.
Роберт понял жену раньше, чем она закончила. Глаза ее загорелись, как будто ему вдруг явилась какая-то новая мысль.
— Так ты думаешь — ну конечно! — ты думаешь, что, может быть, нас посылают назад в Брайтстоун, чтобы я раз и навсегда покончил с призраками прошлого?
Призраки… Он знал, он хорошо знал, что духи неупокоенных мертвецов должны пройти свой путь, пока не обретут мир и покой. Опустив голову на руки, Роберт погрузился в тяжелые думы. Рядом на столе лежала старинная Библия его отца, довольно потрепанная от постоянного употребления. Он взял ее и раскрыл наугад. „Если сотворишь сие, и будет на то Божия воля, — читал он, — то сподобишься претерпеть все, и весь народ Его отойдет с миром“.
С миром. Да. Мир Божий, превосходящий всякое разумение, низойдет в сердце твое и в разум твой…
— Роберт!
О Господи, ниспошли нам мир Твой…
— Роберт!
Ибо Господь дарует, Господь и отнимает…
— Ты где, Роберт?
Всему свое время, и время всякой вещи под небом… время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать…
— Роберт! — в дверях кабинета показалось сияющее от счастья лицо Клер. — Джоан приготовила завтрак, дорогой, — настоящий пир. Ты идешь?