Снова странный взгляд. У него было такое впечатление, что он не улавливает смысла разговора.
— Значит, он мог бы приехать сюда? Но не едет?
— Да нет. Он весь опутан условностями. Все как у всех. „Хорошая работа, хороший заработок, хороший счет в банке“!
— В конце концов, — улыбнулся он ей, — в конце концов вы здесь, и это главное, правда ведь?
— Главное… Черт его знает. И в чем это главное?
Ее непосредственность его рассмешила.
— Я тоже не знаю! — согласился он. — Когда ты молод, тебе кажется, что непременно откроешь тайну жизни, ты убежден, что наступит момент, когда все ответы у тебя будут. Но этот момент так никогда и не приходит. Более того, он все отдаляется и отдаляется, и когда становишься старше, то знаешь все меньше и меньше.
Он помолчал. Не наскучил ли он ей? Но она, не шелохнувшись, пристально смотрела на него, по-кошачьи сосредоточившись, и ловила каждое слово.
— Вот и я, дожив до своих лет, все пытаюсь понять, все ищу. Последнее время…
Стоит ли ей говорить? Честно ли будет обременять юность проблемами старости? Да и к лицу ли это настоятелю кафедрального собора? Ответ был однозначный, но это только подхлестнуло его.
— Последнее время я все чаще задаю себе вопрос, все ли так хорошо обстоит? На что я положил жизнь? Те же ошибки — одни и те же. Те же пороки — спотыкаешься на одних и тех же грехах. Все время ищешь, все время ждешь чего-то особенного — того чувства, когда воскликнешь: „Да, вот оно!“ Ведь только это оправдывает все.
— Я понимаю, что вы хотите сказать.
Мороженое бесцеремонно летит в урну; она вся поглощена его словами.
— У меня то же самое. Я надеялась, что будет лучше.
— Кое-что действительно сбывается.
Она, не моргая, смотрела ему в глаза.
— Не многое, если судить по вашим словам. А потом, где же радость? Жизнь должна быть радостью. Надо насладиться жизнью, пожить! Мы живем всего раз. Многие люди сдаются, даже не подступив к этому, — и забывают, что значит жить. Жить! Жить!
В чем дело, почему почти каждое ее слово проникнуто для него каким-то горько-сладким смыслом? Ему казалось, будто она берет его прямо за сердце так, как не брал никто в жизни. И в то же время его переполняло абсурдное и неизъяснимое желание опекать ее, защищать — абсурдное потому, что она явно и сама за себя постоять умела. Может быть, если бы у нас с Клер был ребенок, думал он, невольно вновь вступая, хоть и мысленно, на эту тропу боли. Или если бы Джоан вышла замуж, а мы стали дядюшкой и тетушкой, мы узнали бы это особое счастье…
— Некоторые люди более живые, другие менее. Так всегда было, — улыбнулся он.