Это действительно был Биллингс. Дворецкий лежал навзничь, и хотя видимые следы насилия отсутствовали и белая сорочка осталась незапачканной, паркет вокруг тела был залит свернувшейся кровью. Глаза Биллингса были широко раскрыты, как и рот. На белом лбу алела губная помада, оставленная поцелуем.
«Бог умер, – мелькнула у Дэниела безумная мысль. – Бог умер».
А сатана жив.
Где девочка? Где Донин? Дэниел встревоженно осмотрелся по сторонам, ожидая, что она вот-вот набросится на него, выпрыгнет из-за одной из дверей или выбежит из мрака, окутывающего конец коридора. Но девочки нигде не было. Опустившись на корточки, он взял холодную правую руку дворецкого и пощупал пульс.
Ничего.
А вообще там когда-нибудь был пульс? Дэниел этого не знал. Биллингс утверждал, что ему столько же лет, сколько и самому Дому; все пятеро пленников помнили его по своему детству, и он нисколько не изменился с тех пор. Быть может, он никогда не был живым. Определенно, он не был человеческим существом.
Кто мог его убить?
Дэниел не хотел даже думать об этом. Напоследок еще раз взглянув на лужицу крови на полу, он встал и уже собирался вернуться назад в начало коридора, как что-то привлекло его внимание. Темное пятнышко крови у левой ступни Биллингса.
Наклонившись, Дэниел пристально всмотрелся.
Волоски и ворс.
В форме отпечатка маленькой ноги.
Откуда-то из глубины Дома донеслись отголоски пронзительного смеха.
Ему нужно бежать отсюда. И не важно, что для этого потребуется – отыскать законный выход, изгнать Донин или разобрать долбаный Дом по дощечкам. Он должен бежать отсюда. Ему нужно любой ценой выпутаться из этой ситуации и вернуться к Марго и Тони.
За одной из этих дверей должен скрываться ответ или хотя бы намек, какая-нибудь наводка. Подойдя к ближайшей, Дэниел схватил за ручку и распахнул ее.
Он увидел перед собой зеркало, в котором отразилось его искаженное от страха лицо.
Решительно подойдя к следующей двери, он рывком открыл ее.
Шкаф с постельным бельем.
Следующая дверь: библиотека.
Дэниел пересек коридор и открыл дверь на противоположной стороне.
И это оказалась спальня его матери, обставленная в викторианском стиле.
Мать лежала в постели, рядом с отцом, и они оба были живые, оба молодые, моложе, чем сейчас был сам Дэниел. Отец что-то шепнул матери, и та рассмеялась. Дэниел не слышал ее смех с тех пор, как окончил начальную школу, и эти звуки вернули ему целый мир. Он ощутил пробежавшую по всему телу дрожь, вызванную не страхом, но чистыми, светлыми чувствами: любовью, тоской, воспоминанием о чем-то знакомом, открытием чего-то нового.