Я не считал возможным, что просто так, безо всякого перехода можно перенестись в совершенно иной мир чувств. Будучи человеком противоречивым, я все остававшиеся до отъезда дни провел в самокопании. Не раз стоял у могилы Жюльетты, но как только пытался обратиться к ней, все мучительные вопросы вместе с охватившим меня отчаянием куда-то улетучивались, и вновь я обращался мыслями к Марии Терезе. Но едва стоило отдаться воспоминаниям о ней, грезам о ее восхитительном теле, как тут же перед глазами вставали образы аббата и графа. Эти две отвратительные рожи коверкали любые, даже самые приятные воспоминания, и когда мне однажды все же удалось изолировать обоих, заперев в воображаемом застенке, душа моя омрачалась воспоминаниями о Жюльетте.
Демоны буйствовали. Они вторглись в мои чувства и вволю потешались над ними. Чтобы не разлететься на куски как личность, я прибег к давно испытанному средству — попытался сосредоточиться на окружавшем меня реальном мире, на самых простых вещах. То есть все выглядело примерно так: вот, гляди, почки набухли и вот-вот лопнут. А вот куча навоза. Чуешь запах? Где-то пилят дерево, пила звенит. А тут неподалеку кузнец выковывает что-то нужное в хозяйстве. Малышка Финквиллер. Хочется ли ей?
Очень было утомительно видеть в каждом стуле лишь стул и ничего больше. Но, как известно, утомление даром не проходит, а в сочетании с обильной едой и питьем вгоняет в сон. И все же, как бы там ни было, я был безмерно благодарен баронессе за то, что она не только давала мне возможность как следует отоспаться, но и пригласила в имение ослепшего крестьянина вместе с женой, с тем чтобы я смог испробовать свой дар на нем. И вот я ошарашил наивного и мечтательного Натана Бувийе, заставив его испытать самую большую в жизни радость… но пока что не время рассказывать эту историю.
Меня пока что всецело занимало лишь одно: я должен был призвать аббата к ответу, причем немедля. В мою амальгаму противоречивых чувств добавилось еще и мучительное нетерпение. Я уговорился с Марией Терезой, что она напишет мне сразу по завершении гастролей уже из Парижа. К счастью, она не заставила меня терзаться ожиданием, и посему я завершаю эту часть моей истории уже приводимым мной высказыванием: поездка на дилижансе означает новые знакомства, бесконечные разговоры и в первую голову бесконечное терпение.
«Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, в мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся»[8].
Некто мог еще пару дней назад стоять у могилы своей сестры и думать: