— Понимаю.
После чего проводила меня в потешную гостиную. При моем появлении с кушеток поднялись четыре девушки и отвесили мне церемонные поклоны.
— Шестнадцать франков включая ужин, тридцать — с хорошим ужином и ночевкой.
— А без ужинов?
— Вы что же, хотите обречь вашу даму на голодную смерть?
Эх, Коллар, обожающий кальвадос Коллар, умеете же вы выбирать места! Ваша милосердная душа наверняка возрадовалась бы при сознании, что вы своим визитом еще и спасаете партнершу от голодной смерти!
Поскольку в мои планы не входило возбуждать всякого рода необоснованные иллюзии, я заказал ужин. Из четырех блюд. Овощной суп по-провански, тушеные колбаски, холодный цыпленок по-индийски (с карри), велев еще подать немецкого анисового хлеба, поскольку обычный хлеб показался мне черствым.
Напитки — за отдельную плату. Я позвонил.
— Что вам угодно, месье?
— Красного вина. Не откупоривать бутылку, я сам.
— Шесть франков, пожалуйста.
С покорным вздохом я откупорил вино — божоле средних достоинств, — после чего приступил к ужину, а потом воспользовался и остальными услугами согласно прейскуранту.
Выйдя на улицу, я ощутил страшную, безысходную пустоту. Непродолжительный путь к дому если не заставил ее исчезнуть, то в заметной степени поубавил. Оказалось, что не окончательно, потому что я, откупорив вторую по счету за вечер бутылку, снова ощутил тяжесть придавившего меня ядовитого камня. Пойми, это всего лишь временное умирание, так всегда бывает после соития! Коммерческие совокупления — самые ненадежные из средств исцеления. И даже зная о том, что за этим обычно последует, тебе кажется, во всяком случае пару минут, что ты все же сумел отделаться от всех страхов, неуверенности и иных досадных вещей. В тебе всегда пробуждается ирреальная надежда, что на сей раз удастся растянуть блаженный момент, увековечить приятное ощущение.
Мне, однако, самокопания были ни к чему. Ядовитый камень, зароненный мне в душу, давил, вгоняя меня в депрессию, до сих пор не испытанную мной.
После третьей бутылки я перешел к беседам с самим собой. Эмоциональный фон их растянулся от отчаяния к эйфории. Я укорял себя. Бранил, обзывая дураком и недотепой, но вскоре вновь ощутил себя Петром Великим. Уверовав в то, что впустую растранжирил десяток лет жизни, я изводился самообвинениями, обвиняя во всех смертных грехах свое мягкосердечие, какую-то детскую гордость тем, что представляю объект любви лишь для полоумных.
«Пошел ты к дьяволу. Все это суета да тщеславие. Напейся-ка лучше. Нажрись до отвала. Этому тебя учить нет нужды. А потом можно и в могилу!»