Зима наступила внезапно. Так часто бывает: листочки, цветочки, вдруг – барин, буран, и ни зги не видать. Поскольку зима наступила, зима! Морозная, ветреная, молодая, с цыганским отчаяньем долгих снегов, с обветренным лбом и сухими губами. Такая зима наступила – хоть пой! И пели. И ездили на электричках, в которых стоял запах пота и лыж, поскольку их мазали очень пахучей, прогорклой, всем памятной лыжною мазью.
Холодным январским вечером, когда уже стемнело, Полина, заждавшаяся на остановке трамвая, замерзла так сильно, что, войдя наконец в этот скрипящий, как старые кости, вагон, замешкалась и не смогла даже сразу раскрыть кошелек негнущимися своими пальцами.
– Зачэм вам платить? Нэ платите, нэ надо. Сейчас уже поздно, кто тут проверяет?
Она оглянулась и увидела тоже закоченевшего, молодого, очень черноглазого и чернобрового человека в короткой, совсем недешевой дубленке.
«Ну, все! Привязался! Теперь не отвяжется!»
Полина не успела до конца додумать эту свою простую мысль, как закоченевший сказал:
– Я вовсе к вам нэ пристаю. Я просто совэт дал хороший. И сам нэ плачу, и другим нэ советую.
– А вдруг контролер? – прошептала Полина.
– Тогда штраф заплатим. Абидно, конечно.
Кроме них, в трамвае ехали еще трое, но все они были угрюмыми, красными и словно бы несколько глухонемыми. Никто в их беседу не встрял пылким словом.
– Но штраф же намного дороже, – сказала Полина.
Чернобровый молодой человек раскрыл кошелек и внимательно пересчитал в нем все деньги.
– Двадцать два рубля, сорок шесть капээк! – Он сам удивился такому богатству. – На три штрафа хватит. Вы нэ беспокойтесь.
Теперь они сидели рядом и разговаривали.
– Какой тут у вас страшный холод! – сказал чернобровый. – Мнэ мама сказала: «В Москве ты замерзнэшь! Живи лучше дома!» А я нэ послушал, приэхал в Москву, уже гайморит и вообще носоглотка…
– Зачем вы приехали?
– Я музыкант. И папа мой был музыкантом. Приэхал сюда и здесь сразу замерз. Домой очень хочется, очень скучаю.
Она улыбнулась.
– А нам ничего, мы привыкли.
Он подозрительно посмотрел на нее.
– Вот этого я никогда нэ пойму. Привыкнуть легко только к очень хорошему. Когда просыпаешься дома, и бабушка варит кизил на крыльце. Вот это приятно, вот это люблю. А мама приходит и мне говорит: «Темури, вставай!» А я говорю: «Ты меня щекочи, а так я нэ встану».
Полина открыла большие глаза.
– Вы что, без щекотки совсем не встаете?
– Совсем нэ встаю. А зачем? Я привык.
– Ой, мне выходить! – И она побежала.
– И мнэ выходить! – закричал чернобровый и выпрыгнул следом за ней.
Теперь они вместе скрипели по снегу своими совсем молодыми шагами.