Роза вздернула лепестки кверху, словно атласные ушки навострила.
«Ты ведь настоящее чудо. К тому же ты бабулина собственность — вас троих ей на восьмидесятилетие позавчера подарили. А потом у нее сердечко — ёк…»
Юноша грустно посмотрел на розу:
«Роз, а роз, ну будь человеком, помоги бабуле…»
Роза в задумчивости почесала одним лепестком весь бутон.
Юноша рассмеялся.
Роза махнула на него лепестком словно ладошкой: «ну тебя».
Юноша рассмеялся еще веселее: «Ну ты даешь, канарейка».
Роза возмущенно подпрыгнула в воздухе и снова опустилась на стол. Потом она стала медленно летать по комнате, внимательно присматриваясь к предметам, словно пытаясь принять какое-то решение. Юноша следил за этим непонятным существом без тени страха или удивления. Для него это был желтый ангел, который способен был спасти его бабушку.
…Наконец роза опустилась на темный полированный сервант и замерла.
«Ну что ты туда уселась? Там пыльно».
Но роза упорно продолжала сидеть на серванте.
Юноша устало присел на диван и подумал: «Наверное, я просто схожу с ума. Просто увяли три розы, а одну оторвало сквозняком и носит по комнате. А моя бабушка умирает. А я занимаюсь тут черт-те чем. А утром мне отца сменять в больнице. Ну что я не сплю? Ведь надо выхаживать бабулю…»
Он поднял голову и увидел, что теперь роза, словно маленькая фигуристка, выделывает вензеля на пыльной поверхности серванта.
«Бред…»
Юноша вздохнул, подошел к розе, скомкал ее в руке, пошел на кухню и выбросил в мусорное ведро.
Вернувшись в комнату, он лег на диван и натянул на голову плед.
Бред… Говорят, вот так от бессонницы и начинаются галлюцинации.
Но он почему-то встал, придвинул стул к комоду и взглянул. По толстому слою пыли по-детски корявым почерком было выведено: «СКОРЕЙ — К БАБУШКЕ!»
«Роз, а роз, прости меня!» — воскликнул юноша и метнулся на кухню…
…Он опять пришел сюда, в эту белесую рощу, сегодня — мокрую, серебристо-серую, продуваемую насквозь. Моросил легкий дождик. Земля, хлюпавшая под ногами, набухала от влаги: белые стволы берез покрывались подтеками, словно стены, ободранные до слоя старых газет. И тогда острому воображению представлялись мелкие буковки, колонки, заголовки, выделенные жирным шрифтом. Павел даже бормотал что-то, словно вчитываясь в текст: он запрокидывал голову, вглядываясь все выше и выше, пока взгляд не утыкался в зеленые кроны, сквозь которые капала вода и проглядывало насупленное летнее небо.
Подрагивая от волнения, Павел опустил голову и пошел к тому месту, ради которого собственно и проделал этот путь в несколько километров.