— Павло, неужто правда?
— Правда.
Кузьма стоял молча. Было заметно, как мелко, будто в ознобе, тряслась левая, раненая рука.
— Так вот что, — сказал он, — ты хоть и власть, и сила, и генералом коммуны зовешься, а резать огороды не дам… Понял? А сам придешь отрезать — режь, но забудь нашу дружбу!
— Пойми, Кузьма…
— Не хочу ничего понимать, я тебе все сказал…
Отец просыпался ночью от удушливого кашля.
— Тяжко тебе? — спрашивала мать.
— А думаешь, легко!
— Откажись… Послушайся Кузьму.
— Ты что, с ума сошла? Без меня под горячую руку мало ли каких дров наломают… Нельзя этого делать, Марья.
Огороды были урезаны, и с этих пор Кузьма перестал бывать у Русаковых. Отец тосковал по другу. Иногда подзывал к себе сына, брал за плечи и говорил ласково:
— Сбегай за Кузьмой… Или нет, скажи лучше, что я, мол, вечерком приду. Пусть будет дома… — вдруг легко отдергивал руку, говорил другое:
— Не надо, я сам.
И вечером оставался дома.
Постепенно отношения между семьями стали холодные. Ходили слухи, якобы Кузьма давно простил бы отцу, не приди тот резать к нему огород сам. «А то, вишь ты, сам пришел! Ну, а если бы тебя послали голову рубить?»
Только в тот год несчастье семью Русаковых постигло… Зимой отец на тракторах в леса Саратовской области ездил — строить клуб в селе собирался. В поездке простыл сильно, заболел воспалением легких. Под новый год умер. Хоронили его с музыкой, всем селом. Кузьма на похоронах плакал.
— Вот и пойми ее, жизнь-то… — слушая, как во сне что-то бормочет Иван, думал Сергей.
Почему ненавидит нас этот Кузьма?
Сергей заботливо накрыл Ивана одеялом. В амбар просачивались первые лучи. На дворе уже копошилась по хозяйству Надя. Сергей вышел к жене.
— Ну что тебе не лежится? Зачем все это? Глядишь — оступишься ненароком, беду наживешь.
— Да я по мелочам, — оправдывалась Надя, — вот кур выпустила да корму им дала.
Сергей взял жену за руку и, вглядываясь в ее бледное, отечное лицо и глубоко запавшие темные в утренних сумерках глаза и видя, как тяжело, неуклюже она ступает и осторожно несет большой свой живот, думал о том, как трудно ей, и жалел ее.
— К тебе Аркаша Шелест приходил, — сообщила жена.
— А зачем я ему? Опять небось с Остроуховым сцепился.
— В самом деле, шкурник ваш Остроухов. И почему до него рука начальства не доходит?
— Что он сказал-то, Аркаша?
— Известно что! Возмущался… Почему Чапай не хочет платить Румянцевой? Что она — иль не колхозница!
— Успокойся, Надя: заплатит Чапай как миленький.
Из дому вышла с ведром Марья, мать Русаковых.
— Сходи, Сережа, за водой. А что Ивана не будите? Завтрак готов. Опять небось явился на рассвете.