— А-а-а! — Минаков, смеясь, затряс головой. — Это собачонка, собачонка. — Он опустил руку к полу. — Песик вот такой, болонка. Всегда воет, когда один остается. Это он.
Ольга молча и вроде бы понимающе кивнула, но глаза ее были полны совершенного недоумения. Оно легло и на лицо и не сходило с него еще долго и после того, как Михаил, посмеявшись над материным заблуждением, отправился к себе.
8
Свою дверь молодые плотно прикрыли, и Ольга осталась одна. Она опять попридержала дыхание, навела уши на подозрительную стенку. Нет, ничего похожего на рыдания. Квартирные шумы сливались в единый, наполненный жизнью гул, н ни в одной различимой, вдруг выделяющейся ноте — звуке голоса, быстрых шагах, глухих неясных стуках — не улавливалось никакого трагического тона.
Ольга успокоенно вздохнула. Поглядев на зашторенное окно, принялась раздеваться. Достала из жесткого, с железными уголками чемоданчика ночную рубашку — длинную, тяжелую, с кружевной оторочкой понизу, у шеи и на рукавах, — бережно натянула ее на голову и привстала. Рубашка быстро и неслышно стекла вниз, до самого пола. Ольга села, прижала на коленях скользкую ткань. Санькин подарок. Сколько уже лет. Дома в комоде лежит, в гостях лишь и потребляет ее Ольга. Поначалу решила было отдать эту ферязь дочери, да Санька не позволил. Надо носить, — некому оставлять после себя, у всех все есть… А с собою не возьмешь…
Ольга обвела глазами комнату. И здесь, с тех пор как она побыла, кое-что переменилось. За плотным стеклом в серванте — нарядная нерасходовая посуда, разных размеров рюмки, рядами повторенные во внутреннем зеркале. У боковой стенки наготове маломерный столик: будьте любезны, читайте газеты. Они сложены стопкой в сквозной щели и вольно кинуты сверху — видно, что посвежее. Над столиком тикают часы.
Ольгу потянуло встать, и прочесть выведенную на медной бляшке надпись: «М. Г. Минакову за высокие показатели…» Но дарственные слова она помнила наизусть и потому не встала с постели, а повторила, слово в слово, золотую вязь про себя, прошевелив, сколько надо, губами, прислушалась к слабеющему пульсу многолюдного каменного гнездовья.
Потом она взяла в руки приготовленный загодя альбом с фотокарточками. Альбом толстый, тяжелый, тоже подношение сыну — «от семьи Приваловых». Не знала Ольга таких.
Замерев на какое-то малое время, она обеими ладонями провела по тисненому переплету. Надрезанные морщинами, сплюснутые у ногтей пальцы замерли на шершавой обложке. Пальцы были небольшие и толстые. Никому, верно, и в голову бы не пришло назвать их как-нибудь по-особому, как иногда называют: нервные, короткие или, как, допустим, говорят почему-то, — правильные. Пальцы — да и все. Часть руки. Ольга иначе и не ощущала их, и других слов для них не расходовала да и, видимо, не имела.