– Мама, этого не может быть, – пожала плечами женщина, но старая фрау требовательно и нетерпеливо стукнула кулачком по подлокотнику кресла:
– Петер, где-то поблизости должен быть русский храм. Отвези меня туда.
Молодой человек ничего не понял, он вопросительно воззрился на свою тетю – та лучше знала, какие заявления своей матери можно принимать всерьез, а какие следует пропустить мимо ушей, ибо давно уже действительное смешалось в голове этой несчастной с желаемым, легко подменяя одно другим и исключая только то ужасное, что отказывалась принять ее измученная душа.
– Возможно ли? – спросила сама себя молодая женщина и неуверенно указала в сторону улицы, из глубины которой раздавался перезвон.
Молодой человек покатил коляску в указанном направлении. Они миновали узкую улочку с островерхими черепичными крышами, завернули в один из дворов и, двигаясь все время на приближающийся чистый колокольный звон, вышли на небольшую площадь, обсаженную каштанами. В зелени деревьев прятался белый теремок православного храма с высокой колокольней и богато декорированным крыльцом.
Молодая женщина покачала головой, а мать трясущейся рукой перекрестилась и сделала знак ввезти себя в ворота.
В полупустом храме шла служба. Справа на возвышении стояли монахи в черном и пели. Стройные голоса их сливались, возносились под купол, заполняли храм, составляя незримое единение с трепещущим огнем свечей, блеском позолоты окладов икон и движением облаков, ползущих за узкими окнами в вышине.
Молодой человек вскоре утомился – он не понимал службы, не понимал языка, на котором она проходила. Он чувствовал себя усталым и раздраженным. Он видел, что бабушку растрогало пение – по ее дряблым морщинистым щекам бегут слезы, и тетя тоже плачет, и эти женские слезы его особенно раздражали, ибо они служили упреком ему, напоминанием об ответственности и о невозможности жить так, как ему хотелось, как мог бы жить он, будучи свободным или же имея в семье кого-то из старших мужчин, на кого он мог бы переложить часть заботы о своих женщинах – он любил их и стыдился одновременно. Это противоречие чувств душило его. Он вышел на крыльцо храма и стал ждать. Больше всего он сейчас злился на своего покойного отца, который не перенес эмиграции – стал пить, свалив весь груз забот на него, Петера. Свою слабость отец прикрывал тоской по Родине.
Служба закончилась, люди стали выходить из храма, а бабушка с тетей все не появлялись. Молодой человек вернулся в храм и увидел, что его тетя уговаривает бабушку покинуть храм, но та будто не слышит дочь и – что хуже всего – в упорстве своем перешла на русский язык, как это часто с ней бывало. Молодая фрау беспомощно оглянулась на племянника – оба понимали, что привлекают лишнее внимание. Ну вот, один из монахов, издали наблюдавший за ними, вдруг решительно направился в их сторону.