— Полегчало, — ответила я.
Голова еще кружилась, и слабость никуда не исчезла, но сделалась обыкновенною, человеческою, каковая случается после долгое тяжкое работы.
— А… что со мною было?
— Истощение. Сил ты много отдала, девонька. Гляди, осторожней будь, а то этак и до донышка вычерпают.
— И умру тогда?
— Умрешь. А если выживешь, то дара своего лишишься… бывает и так.
Отвернулась.
— Отдыхай.
Отдыхала я целый день. А после еще один… и еще… и от отдыха этакого на стену лезти уже готова была, на которой все трещинки наизусть выучила. Где ж это видано, чтоб девка цельными днями на лавке полеживала да в окошко глядела. Да только резоны мои для Марьяны Ивановны резонами не были.
Она заглядывала по нескольку раз на дню, щупала лоб мой, теплом своим делилась, отчего меня клонило на сон, и еще от голоса спокойного, который меня за излишнюю суетливость отчитывал. И главное, что сны она мне завсегда светлые дарила, ясные…
На четвертый день явился Кирей.
— Здравствуй, боярыня Зослава, — сказал он и поклонился до самое земли, рукой по половичку мазнул.
— И вам доброго дня, Кирей-ильбек.
Сразу подумалось, что лежу тут встрепанная, простоволосая, в одной сподней рубахе, и то не в своей, моя-то хоть и не тонкого полотна, а шитьем украшена. Эта же серая да скучная, а местами и застиранная вовсе.
Я одеяльце выше-то подняла.
Ох и срам-то, срам…
Кирей же моего маневру будто бы и не заметил.
— Рад видеть вас, боярыня Зослава, в добром здравии…
Это он, конечно, поспешил. И хоть сама-то я себя здоровою мыслила, да вот только подняться с постели силенок моих недоставало.
Пробовала.
Дважды. И ежели первого разу и сести не смогла, то вчерась села… посидела минуточку, может, и того меней, и на подушки упала — слабость меня обуяла страшенная. Ажно дух заняло. А Марьяна Ивановна опосля, посмеиваясь, так молвила:
— А чего ты хотела, Зосенька? Организму отдых надобен. Магическое состояние и на физическом сказывается. Потому лежи вон… книжку читай.
И сунула книженцию толстенную, где про всякую немочь магического свойствия сказывается. Интересная книженция. Страшная только. Куда там глистам супротив сухотки насланной аль мушиное гнили… бабка-то мне про этакие страхи и не сказывала.
— …отрадою для очей… с немалым восторгом…
Я моргнула.
Книженция, в отличие от Кирея, никуда не денется. А то неладно выходит. Он тут с беседою, а у меня на уме одна гниль… и та мушиная.
— Чего? — спросила я, приподнимаясь на подушках. От неудобственно было беседовать лежучи. Нет, я слыхала, что некоторые барыни этак и гостей принимают, на романскую манеру. Развалятся на коврах и подушках, кофий из парпоровых чашечек попивают да и беседы ведуть всяческие. Только я ж не на подушках, на лавке развалилася.