Бабка моя рукава подобрала, бранзалетами защепила и тоже боярскому столу должное отдала. Пришлось ли сие Добронраве Любятичне по нраву, мне неведомо, ибо глядела она на гостей ласково, так ласково, как лисица на каплунов.
— Кушайте и вы, Зославушка, — молвила, подвигая ко мне тарелочку с перепелами, в меду варенными. А себе-то травы какой-то наложила, пояснив: — Лист сие салатный, зело полезный для движения крови.
И вилочкою двузубою лист этот подцепила, только он и хрустнул. Сунула в рот, сидит пряменько, жует… рученькой махнула, тою, с вилкой, да уже без листа.
Тут-то давешний человечек и захлопотал…
В залу вбегли скоморохи да потешники, стали кувыркаться, рожи корчить. Иные страшные, иные — смешные… карлица на поросяти проехалася. После будто бы бойку устроили, только вои оные на детских конях сидели, которые головы на палки крученые да при гривах мочальных. Заместо мечей — веники, заместо шеломов — ведра.
Весело получилось.
Боярыня и та милостиво улыбнуться изволила да монеткою скоморох за старание пожаловала.
— Ешьте, — сказала она, — гости дорогие… пейте… и ежели чего вашему сердцу недостает, то говорите, коль сыщется, чем вас порадовать, то и с охотою превеликой порадую. А нет, то не взыщите…
Ели.
Пили.
Гутарили… про сады яблоневые, которые Добронрава Любятична нонешним годом наново садила, потому как в прошлым пошли яблони гнить, да и вовсе старыми были. На новый-то сад магика звала, стихийника, который землю чует. И обещался он ей, что все яблоньки примутся да в рост скоро пойдут. Может, селета уже порадуют урожаем.
Про смолокурни, которые только в проекте.
Про ткацкие станки царьградское манеры, с которых полотно выходит тонюсеньким… про луга и коров, коней… про иное хозяйство, бывшее при усадьбе богатым. Сказывала она обо всем охотно, даже чересчур уж охотно, только с каждым словом се наследничек все более мрачен делался.
Он сидел смурен, не ел ничего, не пил.
Только щеки драл, когда того маменька не видела. Она же, ко всем ласковая, стоило взгляду на Добромысле остановиться, мрачнела, и улыбка на губах ее блеклою делалась, натужною.
Ох, неспроста эти разговоры.
И ласка внезапная… да только понять я не могу, сколь ни силюся, чего ж ей от меня да надобно-то?
Сидели мы этак, сидели.
И здравицы боярыня поднимала.
А после Лойко подхватил, Ильюшка там… и бабка моя слово молвила за хозяйку, стало быть, дома. Да я не пила, и она, гляжу, губы помочит и чашу огроменную в стороночку отставляет. Бояре нашия за ея примером идут. И Добронраве Любятичне сие очень не по нраву пришлося.