И далее – по кругу.
У марокканцев я брала фрукты и овощи. У поглядывавшего на своих клиенток кокетливым, иссиня-карим глазом французского фермера с орлиным шнобелем – сыры: бри и сен-фелисьен. У «итальяшек» – свежую пасту с трюфелями и кусок пармезана. И цветы – охапки тюльпанов нежнейших пастельных цветов…
Где-то меж шумной многоязычной толпой – клиентами, принимавшими там же, под мелким дождем (на такой и внимания-то уже не обращаешь в этом чертовом климате), бокальчик дешевого белого винца со своей селедкой; меж вопящими детьми, требующими своей еженедельной дани – свежеиспеченной вафли, политой шоколадным соусом; и тайцами, торгующими резко пахнущими имбирем и кориандром блюдами на вынос, я увидела надпись: Жерусалем.
Иерусалим.
И вздрогнула.
Протолкавшись к лавке, неверящими глазами уставилась на выставленные фрукты.
– «Жерусалем» – груши, израильские, – объяснила мне дородная белобрысая продавщица. – Сладкие, сочные, берите!
– Я вас здесь раньше не видела, – настороженно улыбнулась я.
– О! Я тут только на этой неделе, подменяю подружку, она продает биодобавки. Лоранс, может, знаете?
– Не знаю, – покачала я головой.
Только на этой неделе. Со своими грушами. Жерусалем.
Совпадение? Или знак?
– Я попробую, – сказала я мужу за ужином. – У меня сейчас есть зазор, пока редактор вычитывает очередную версию сценария. Где-то неделька. Составлю план по главам…
– Давай, – кивнул муж. – Хорошая идея.
– Хорошая ли – большой вопрос. Но добро пропадает – это факт, – усмехнулась я. – Я ведь и забыла, сколько у меня там материала. Бог даст, хватит на их загадочные «авторские листы».
На следующее утро я вновь села перед компьютером, открыв новый документ и озаглавив его по-простому: «Роман».
В конце концов, никаких других романов у меня не было и не предвиделось. C содроганием я открыла свой последний тритмент. Он начинался с пробуждения Марии Каравай. Еще той Марии: юной выпускницы университета, без бывших мужей с криминальным прошлым и детей…
Я читала написанные три года назад строчки и улыбалась: как же я могла забросить свою Машу? И Андрея? И Раневскую? Особенно Раневскую! После долгой паузы это было подобно встрече с близкими друзьями. Моими «воображаемыми друзьями» – как у тех одиноких детей, что придумывают себе умных и красивых приятелей. Только я была взрослой, семейной женщиной, окруженной по-европейски четко выверенным бытом.
Но что это меняло?
Мне нравилось создавать город, схожий и несхожий с Москвой, которую я знала: мистический, таинственный, страшный и одновременно – пошлый, гламурный, поверхностный. Город, в котором никто на самом деле не живет, а все выживают. Яркие витрины бутиков, огни ресторанов и проносящиеся мимо автомобили класса люкс… Небоскребы, переливающиеся огни, тамтамы поп-музыки из дверей и окон машин. Ненастоящие люди, новые московские буржуа: с ненастоящими имплантированными зубами, волосами, грудями. И с такими же ненастоящими отношениями. И другие – приезжие: отчаянно им завидующие. Эти передвигаются под землей, проводя часы в царстве подземного Мордора, перевозящего десятки миллионов рабочих муравьев в день.