– А? – испугалась она. – Отлично! Знаешь, я редко читаю детективы, и…
– Да-да, конечно…
Господи, зачем я только задала этот сакраментальный вопрос?
– Нет, ты не подумай, ты хорошо пишешь, просто я…
– Давай сменим тему? – умоляюще протянула я. – Хочешь, пойдем завтра гулять на холмы? Полюбуемся на море с высоты птичьего полета…
– Отлично, – с облегчением выдохнула подруга. – Только выйдем пораньше, еще до жары, да?
Больше мы этого вопроса ни разу не касались.
Прошло лето.
Наступила осень.
Листы моей рукописи были сложены в папку, папка – заброшена высоко на полку. Серая тоскливая пыль оседала на ней месяц за месяцем. Моя литературная карьера, так и не успев начаться, впала в анабиоз.
Как мне тогда казалось – окончательный.
– Она – моя подруга! – кричала я расстроенному супругу. – Человек пристрастный, хорошо ко мне относящийся! Если уж она не смогла осилить множество моих букв, что уж тут говорить о гипотетических читателях?!
– А я уверен, ты написала отличный… – упрямился муж, доводя меня до белого каления.
– Хватит! – орала я. – Всему есть предел! Ты не способен оценить ничего из мною написанного! И слава богу! Можешь не расставаться с иллюзией, что твоя жена – гениальная романистка. Но я – я! – больше и слышать не хочу об «Иерусалиме»!
Хлопала дверь комнаты, я в ярости бросалась на постель – ну что за настырный идиот!
– Слушай, только не наезжай на меня сразу, – осторожно сказала мне уже следующим летом другая моя подруга.
Мы сидели на террасе летнего кафе в Питере.
Медленно, на легких полутонах, теплый прозрачный вечер переходил в молочную белую ночь.
Был один из тех редких, ценнейших для нашей дружбы дней, когда она, давно окопавшаяся в своем европейском углу, и я, застрявшая в моем брюссельском захолустье, пересеклись в городе нашего детства. И будто приехавшие из голодного края, накинулись на любимую грузинскую кухню. Перескакивая, как птицы с ветки на ветку, с одной темы беседы на другую, весело потягивали грузинское сухое домашнее. Домашнее, самое дешевое, будто и не пестовали, не воспитывали нас годами французские мужья, натаскивая на изысканные вина из тамошних, французских же, погребов. Мы болтали, а сами не отрывали любующихся глаз с изгиба Мойки: гармония нанизанных на гранит набережной дворцов, была как музыкальная фраза – гениальная, моцартовская.
– Мм-м? – рот мой был занят хачапури.
Мы по возможности совмещали очарование для глаз и радости живота.
– Твой муж послал мне твой роман, с пометкой «совершенно секретно».
– Чего? – я поперхнулась. – Да как он!..
– Вот об этом я тебя и попросила: не кипятись. В общем, я прочла. Еще неделю назад. Запоем.