И тут на сцену выступил мэтр Пастер, который заявил, что отец и в самом деле сначала написал завещание, по которому лишал наследства и меня, и брата, все оставляя Николь, однако потом одумался и написал другое… по которому все оставлял Себастьяну. Отец наш, упокой господи его душу, был человеком, в котором боролись одни сплошные противоположности. Не мне судить его – особенно теперь, когда брат и сестра мои мертвы, а все деньги перешли моей семье. И все же деньги – слишком дорогая цена за те трагедии, которые разворачивались по их вине…
Но я продолжу. Теперь, по логике мэтра Пастера, выходило, что у Николь была прямая причина отравить брата.
Она чуть не впала в умопомешательство – и от изумления, что наследство, которое она уже считала почти своим, оказывается, ей не предназначалось, и от кошмарного обвинения.
– Что вы несете? – закричала она. – Комната моего брата была заперта изнутри. Обыщите ее – ключ лежит под подушкой. Как я могла бы убить его, а потом выйти через запертую дверь?!
И тут в разговор вступил доктор Мерсье:
– Конечно, вы отравили Себастьяна, мадемуазель Жерарди. Мне пока трудно судить, каким ядом. Видимо, не мышьяком, ведь, как вы правильно заметили, ваш брат не мучился перед смертью. Но «врачи смерти» исследуют его внутренности и…
– А что будет, если они не найдут следов яда? – рыдая, воскликнула Николь. – Если выяснится, что мой брат скончался от сердечного приступа? Вы и тогда будете упорствовать в своем обвинении?
Она с ненавистью глядела на доктора Мерсье, но он не дрогнул и не отвел глаза:
– Да, я буду упорствовать в том, что именно вы погубили Себастьяна ядом, еще неведомым докторам. Отравители хитры и коварны.
– Но почему, почему вы идете против очевидности? – отчаянно кричала Николь. – Почему?!
Я вовсе не иду против очевидности, – пожал плечами Мерсье. – Вы спрашиваете почему? Отвечу. Для меня совершенно очевидно, что в ту минуту, когда я подошел к вашему мертвому брату и начал осматривать его, ключа под его подушкой не было. Ведь я приподнимал его голову, а чтобы не трогать мертвого тела, брался за подушку, приподнимая и ее. Я точно знаю: там не было ключа. А потом он появился. Вы оставались в комнате одна, вы его туда и подсунули. Вот самое убедительное доказательство, мадемуазель Николь!
Тем временем префект полиции отправился обыскивать комнату сестры. И вскоре там нашли две вещи: баночку с неизвестным снадобьем – и дневник, вот эту самую тетрадку. Николь ничего не знала: ее к тому времени уже увели в Консьержери.
Ну, тут уже ни у кого не осталось сомнений ни о причинах преступления, ни о снадобье, которым был отравлен Себастьян. Сочли, что в баночке находился тот самый яд, о котором писала Николь: снадобье из бургундской поганки. Его как-то опробовали – уж не знаю точно, как и на ком, – но вскоре судьи убедились, что все именно так. Яд смертельный, вызывающий мгновенную остановку сердца. Судя по всему, Николь вернулась в комнату брата и каким-то образом ухитрилась мазнуть ядом по царапине, которую оставила на его руке… И он мгновенно умер. Она заперла дверь и ушла, думая, что никто и никогда ни о чем не догадается… Но вышло все иначе!