Мох прижился уже через сутки. Сырая холодная стена ему понравилась, и он стал разрастаться, а через две недели после употребления этого горького лекарства десны у Джека зажили. Еще через неделю они настолько окрепли, что он стал без боли жевать жилы и хрящи, которыми его снабжала тюремная кухня.
Продолжая следовать советам Борца, Мартин по три раза в день подпрыгивал и хватался за деревянную балку, чтобы подтягиваться на руках. В день выходило по сорок подтягиваний, и Мартин заметил, что эти упражнения на какое-то время заставляли его смириться с его состоянием и не чувствовать этой изнуряющей тоски.
— Молодец, — говорил ему Борц. — А другие считают надзирателя своим главным врагом.
— Дураки, — сказал Мартин, хотя все еще испытывал к Борцу остаточное чувство неприязни.
Минуло семь лет, таких однообразных и таких не похожих друг на друга. В них были и моменты прозрения, когда Мартину вдруг казалось, что он полностью соединился с тюремной жизнью и не желает ничего другого, и минуты отчаяния, когда хотелось удавить мерзкого гада Борца, и… и что делать потом, Мартин не знал. Хотелось лишь выместить на ком-то постоянно копившуюся обиду. Он даже не был уверен, попытается ли бежать, расправившись с надзирателем.
Все чувства были так перемешаны, что нельзя было определить, где же начало прозрений и отчаяний, в чем их смысл.
Все это было, но все прошло. Борц поседел и обрюзг от сидячей работы. Его дочь вышла замуж и подарила ему двух внуков, а младший сын поступил на службу к лорду в охотничью команду и уже думал о возможности перейти из загонщиков в солайдеры.
— Я смотрю на них и не понимаю, дети ли они мне или кто? — делился впечатлениями Борц. — Они говорят — «деда». И все, понимаешь? Слов-то у них не больно много.
Мартин его слушал и кивал. Это была другая жизнь, иные люди, другой воздух, которым они дышали, однако он чувствовал к ним какую-то сопричастность, даже, если угодно, он осознавал себя частью семьи надзирателя, ведь никаких иных сведений о внешнем мире он не получал, кроме как через восприятие надзирателя Беренцборца.
— Может, наплевать на этого сокольничьего Гогеля, Борц? Ну кто он такой? Пусть твой парень немного потерпит, побегает по снегу, зато по весне, когда Гогелю работы не будет, покажет работу борзых, как положено, тут его уже никто не обойдет.
— А ведь ты прав, Мартин, экая воровская химера! Прав трижды, так тебя и эдак! Завтра же ему втолкую, а то он уперся как баран — пойду на поклон к лорду.
К слову, предложенное Мартином дело состоялось, и сын Борца, Тегель, получил хорошее повышение. По такому случаю Борц подал в окошко стопочку виноградной перегонки, и Мартин с удовольствием ее выпил, хотя в прежние времена больше обходился пивом.