И пошло. Трудно, правда. Все время лодка пыталась развернуться и побежать назад. Но Ситников не давал ей сделать это. Минут через десять он все-таки прорезал гладь Орлова Круглого, отер пот со лба и выдул полбутылки воды.
Здесь вечная тишь. Даже птицы не кричат. Люди, города, суета, нервы, драки, глупости – все это очень далеко, так далеко, что, возможно, их просто не существует. Никакой цивилизации, никаких заводов, никаких офисов, никаких толп. Ничего, сделанного из пластика. Ничего, пахнущего бензином.
Только тишь. Только березы, бросающие осенние червонцы в мягкое зеркало коричневатых торфянистых вод. Только седые ели. Только валуны, поросшие мхом. Только вечный ветер поет вечный вдох.
И еще Бог, до которого на Соловках на тысячу шагов ближе. Его дыхание согревает твои волосы. Его пальцы ерошат макушки деревьев.
Здесь вечная тишь.
Она всегда тут была. И сто лет назад, и двести, и пятьсот, когда святой Филипп в лоскутной монашеской ряске так же, как ты, отталкивался шестом и плыл под небесно-золотой аркой сентября.
Когда-то отец катал Ситникова на лодочке по соловецким каналам. Когда-нибудь он привезет сюда сына.
18 июня 1944 года. У входа в Конгс-фьорд
«Пять человек погибло на мостике и у орудий… – считал Шутихин свои потери. – Носовой торпедный отсек затоплен, там в живых не осталось никого. В кормовом торпедном отсеке матрос Шайхутдинов размозжил голову о переборку, когда нас трясло, мертв. Рулевой-горизонтальщик боцман Котов валяется едва живой с переломом двух ребер. То ли даже трех. У штурмана Осокина сломана левая рука, у политрука – челюсть. Ситников вон стонет…»
Капитан прислушался. Ситников не стонал, а тихонько молился своему святому. Какому-то Филиппу, хрен его знает. Хорошо, что политруку не до того, иначе сделал бы из Ситникова сухофрукт – за несознательность и для порядка. Ладно, пусть бормочет, если дозовется своего Филиппа – самое то, им теперь никакая помощь не помешает.
Кок Гусев, он же по боевой готовности санитар, перевязывает Ситникова.
Лодка искалечена. Полно дыр в легком корпусе, большая дыра – в прочном, там, где теперь царство мертвых, которые раньше числились торпедистами первого отсека. Уходя от бомбовой атаки, «эска» ударилась о грунт, и там, разумеется, были камни. Это для полного счастья, положительно. Теперь лодка идет с дифферентом в пять градусов на нос и выпрямляться не желает. Повреждены балластные цистерны, лопнули три бака аккумуляторной батареи в четвертом отсеке. Старая трещина в масляной магистрали увеличилась вдвое. Топливная цистерна номер два, роднуля, кажется, расходится по шву, и соляр упрямо стремится в аккумуляторную яму. Какие ароматы стоят! Хоть святых выноси. Зенитному перископу конец. Гирокомпас… работает… хрен знает, как он работает.