«Ты идиотка! Полная идиотка! — корила она себя. — Как ты могла только додуматься до этого!»
Ночью, как и говорил Клант, ее ничего не смутило, ничто не показалось неправильным, но с наступлением дня девушка осознала весь ужас произошедшего.
Марта медленно сползла с огромной кровати, подбирая разбросанные повсюду детали своего гардероба. Один чулок оказался переброшен через изогнутый металлический светильник на стене, но достать его и не разбудить мирно спящего легарда девушка вряд ли бы смогла.
«Уноси ноги, пока он не проснулся! — велела себе Марта, второпях натягивая измятое платье. — Еще не хватало, чтобы пришлось с ним разговаривать! И так… И так я совершила самую кошмарную ошибку в жизни!»
Расплакавшись, девушка дернула ручку двери и перепугано обернулась, когда та скрипнула, но киашьяр все так же безмятежно спал на животе, подтянув ногу и обняв рукой подушку. Облегченно вздохнув, Марта пригладила волосы и вышла из комнаты.
* * *
Я увидела ее, когда выходила из комнаты. На миг в витражном отражении мелькнуло перепуганное и заплаканное личико. Во взгляде Марты было много страха и потерянности, а общая измятость одежды не давала возможности ошибиться в выводах. Да и дверь… Я хорошо знала эту дверь. Мне отвели комнату на этом же этаже много лет назад, так что каждая вмятинка, каждый изгиб и каждый гвоздь я знала наизусть.
Мне не хотелось смотреть на эту девушку, не хотелось знать, где именно она провела ночь, но теперь мы с ней были повязаны этой тайной. Именно тайной — я прочла в ее глазах, что она никому не захотела бы рассказывать о произошедшем. Вряд ли ей не понравилось, хотя она сама еще, возможно, не может оценить свои ощущения здраво, но зная те слухи, что ходили о Кланте среди дам и, особенно, фрейлин, сложно предположить, что к Марте легард отнесся иначе.
Раньше мне становилось больно и горько, ведь я сама искала возможности услышать эти сплетни и сама же расстраивалась, но с годами это самоуничтожение отступило, вытесненное разумными доводами.
«Ты страдаешь из‑за своей же глупости, Эмма! — повторяла я себе и каждый год, каждую свободную неделю проводила в Лессе. — Ты однажды станешь совершенно безумной, а ведь не имеешь права его ревновать! Он таков, пойми. Он таким был, когда ты еще даже не родилась!»
Уговоры помогали, стягивали узлом бунтующее сердце, но оно рвалось наружу всякий раз, когда я снова и снова натыкалась на истории похождений киашьяра, и путы до боли впивались в сгусток мышц и крови, причиняя нестерпимую боль. Я умирала, задыхалась, но никто не знал об этом. Восковая маска с надписью на лбу «старый друг» скрывала все.