- Понятно. И оскорблял при подчинённых вышестоящего командира, с угрозами, тоже не ты?
Вот тут крыть нечем. Вся моя давешняя отвага и дерзость куда-то испарились, я опустил голову:
- Я. Я не хотел отдавать пленных, майор угрожал меня арестовать.
- И правильно бы сделал! Во что превратиться наша армия если каждый старшина будет делать не так как надо, а как ему захочется? Отдавать он не хотел! Нам нужны сведения о противнике - не хотел он! А я вот хотел тебя к ордену представить, а теперь хочу расстрелять, как саботажника!
- Очень нужен мне ваш орден! Не за ними я шёл на фронт! Себе оставьте! Мне лучшая награда - ребята живые и гора трупов врага. А завтра наградой будет - куча покорёженных сгоревших танков! А меня - расстреливайте! Немец недострелил - свои добьют! Ахренеть! Сведения! Да какие тут на хрен сведения - прёт на нас танковый корпус - вот и все сведения. Завтра мои ребята им танки повыбивают. Со мной или без меня - уже не важно! Я им бронники сделал, воевать научил, как врага убивать - показал, что он смертен и бояться может - показал, как унизить врага - показал! Теперь они немца не бояться. Они готовы! Я свой долг выполнил. Стреляйте!
Я почувствовал, что в глазах моих навернулись слёзы. Обидно!
- Старшина! Отставить истерики! Как барышня кисейная, сцены тут устраиваешь! Кем до войны был?
- Не знаю. Контуженный я. На фронт везли, на станции при бомбёжке контузило. Память и отбило. Как воевать - знаю, а о себе - ничего не помню.
- Контуженный, говоришь? Что ж, похоже. Ну, что будем делать с тобой, старшина?
Я пожал плечами, скривился - грудь прострелило болью:
- Как решите. Обвинения мною заслуженные, готов понести наказание. А отпустите в батальон - буду танки их жечь. И их убивать.
- Какой ты покладистый стал, - сказал особист, - а там что ж так нагло себя вёл?
- Сейчас дело касается меня лично, а там - всех. Себя не жаль, а пацанов - жаль. И мамок их.
- Пострадать за други своя? - хмыкнул подполковник, - а сначала махновцем казался. Анархист?
- Православный русский, - ответил я, - защитник Родины, людей и Веры.
- Ого! - полковник даже откинулся на стуле, - что-то я впервые подобное слышу. Не было такого на моей памяти. Так ты что, верующий?
Я вытащил из-под бинтов крест, показал, спрятал. Полковник нахмурился:
- В особом отдельном батальоне чекистов - верующий. Что-то я совсем перестал что-либо понимать.
- Жаль, комиссар наш в полк поехал. Ему было бы любопытно, - усмехнулся подполковник.
- Религия - опиум для народа, - пробубнил особист, - отсюда такое смирение к смерти, бесстрашие и жертвенность?