— Миш, а это правда, что Шота Иванович людоед?
Никакого скрежета, благолепная пауза. Я взглянул на Гречанинова, тот кивнул.
— Значит, так, Миш. Запоминай. За домом — пустырь, сразу увидишь. Там чуть сбоку — беседка, она одна, не ошибешься. В пять часов приходи и жди. Я подскочу. Ты один, я один. Чего-нибудь неясно?
— Нет, все понял.
— Да, чуть не забыл. Деньги.
— Какие деньги?
— Миш, ты что? Фотография-то не моя. Бесплатно не отдадут.
— Сколько?
— Десять тысяч. Не дорого?
— Нет, нормально. Не забудь негатив.
— До пяти, Миш?
— Не учуди чего-нибудь, ладно?
— Ты что, Миш. Раз уж скорешились…
Гречанинов остался мной доволен. Похвалил:
— Солидный оперативный жанр. Выводка на живца.
— Живец — это я?
— Побаиваешься?
У меня были кое-какие соображения, но я не решался их высказать, чтобы действительно не показаться трусом. Я поверил Четвертачку. Если он готов забрать фотографию и даже заплатить, то… Увы, Гречанинов без труда прочитал мои мысли. Усмехнулся сочувственно:
— Не заблуждайся, дорогой. Такого рода заблуждения дорого обходятся. Запомни, как таблицу умножения, — это не люди. У них свои законы. Это иная порода. Четвертачок убьет тебя, когда получит фотографию. Это абсолютно точно.
— С ним никак нельзя договориться?
— Честно говоря, мне скучно это обсуждать. Лучше скажи, ты уверен, что на пустырь только одна тропка, мимо подстанции?
— Кругом заборы. И свалка.
— Хорошо, я съезжу огляжусь. Без меня из дома ни ногой.
…Вернулся он к обеду, и мы с Катей успели поссориться. Сначала она надулась из-за того, что я отказался перевязываться, причем в грубой форме, сказав, что у нее руки кривые и ей лучше бы попрактиковаться на манекенах, а не на благородных раненых юношах. Потом устроила нелепый бабий бунт из-за того, что мы с Гречаниновым якобы считаем ее никчемной дурочкой, ничего ей не объясняем, а только время от времени отдаем на поругание злодеям. Чтобы ее успокоить, я пообещал, что, когда дойдет до настоящего дела, до прямого единоборства с бандой, я похлопочу, и Гречанинов назначит ее пулеметчицей вроде Анки. Это остроумное замечание ее вдруг по-настоящему взбесило.
— Не сравнивай себя с Григорием Донатовичем, пожалуйста. Он к женщине относится с уважением, а для тебя я всего-навсего очередная потаскушка. Думаешь, я этого не понимаю?
— Катя, что с тобой?
— Ничего. Думаешь, не вижу, как тебе не терпится от меня избавиться? В чем я виновата, скажи, в чем?! В том, что изнасиловали, да?
— В этом скорее я виноват.
— Ой, держите меня! Да разве ты можешь быть в чем-нибудь виноват? Ты же супермен.