— Когда начнешь падать, дороги назад уже не будет, — сказал он, наклонившись к исцарапанной перегородке. Мысленно Эммет был уже далеко.
Он видел, как сам летит с обрыва, не в силах справиться с земным притяжением. Как изумился, когда надвинулось море и тело впервые пропало в волнах, будто лопнув мельчайшими брызгами света, миллионы, миллиарды частиц, что летят в пространстве, и вспомнил, о чем думал, погружаясь в воду среди брызг: «Вот какой я маленький. Вот какой маленький».
У бабушки Эммета на границе ее частного владения была большая оранжерея, с садовником — старым японцем. Когда мать куда-нибудь уезжала, Эммет любил сидеть в оранжерее и наблюдать, как садовник возится с розами и камелиями — они росли в деревянных ячейках, которые японец делал из пустых ящиков для винных бутылок. Почва, которой он присыпал корни, пахла как-то особенно, Эммет нигде больше не встречал такого запаха: тяжело и густо, почти как пища.
Мать обожала гардении. Эммет не видел, чтобы она украшала ими волосы, но на бюро у нее всегда стояла фотография: мать, совсем молодая, с белой гарденией над левым ухом. Губы накрашены, и оттого кажется, что они пухлые и улыбаются. Жирные дуги бровей будто нарисованы черной сурьмой. На лице — не то удивление, не то сомнение. Садясь вечером расчесывать волосы, мать так смотрела на фотографию, что было ясно: на снимке она кажется себе очень красивой и невинной. Эммету же ее накрашенное лицо и жесткая прическа напоминали сотрудника похоронного бюро.
На фотографии самый большой лепесток касался выбившейся пряди волос, отбрасывая еле заметную, похожую на трещину тень.
Снимок стоял на углу маминого бюро по соседству с двумя серебряными щеточками, резной шкатулкой ручной работы — отец привез из Китая — и тремя гранеными стеклянными флаконами, пробки широкие, точно маленькие серебряные Федоры.
Мать всегда возила эти предметы с собой. И в те годы, когда остальное имущество сдавала на хранение и с Эмметом и его братом Джонатаном постоянно переезжала с места на место, она аккуратно заворачивала свои реликвии в салфетки и упаковывала в кожаную сумку. Даже если они останавливались в мотеле всего на одну ночь, мать аккуратно расставляла фотографию, шкатулку, щетки и флаконы на столике.
Некоторые люди машинально моют руки, выходя из дома, а мать Эммета часто брызгалась духами, пахнущими гарденией, и этот запах никогда ее не покидал. Он шлейфом летел за ней и мгновенно, как дым потушенной свечи, заполнял каждую комнату, в которую она входила.
С тех пор всякий раз, учуяв этот особенный запах в парке, в сквере, в цветочном магазине, Эммет глазами искал мать. Пугался, даже когда мать была очень далеко.