Ну скажите на милость — что общего имеют с либерализмом, например, позволение журналистам носить огнестрельное оружие, поручение написать новый гимн Бобу Дилану, назначение генеральным прокурором чернокожего англичанина Ливингстона, усыновление какого-то толстого мальчишки или ежедневные выступления с сенсационными разоблачениями тайн прошлого? Это все достойно развлекающегося пьяного деспота и самодура. С другой стороны, так же мало имеют общего с имперскими замашками подбрасывание кучи дохлых кошек пресловутому Березе, планирование грабительского налета на Грузию, пытка неугодного журналиста икрой и шампанским или обзывание американского президента вьетнамской макакой. Это всего лишь раздражение деспота похмельного. И когда раздражение вместе с похмельной болью проходят, деспот достигает блаженного равновесия, в котором ему ничего особенного не надо, кроме, конечно, как и дальше оставаться деспотом: «Господи, подумалось мне, да зачем все это? Жизнь прекрасна. Мысленно я перевернул бинокль и сквозь него глянул на крохотных Березу и Суликошвили. И подивился вдруг, с чего бы России связываться с этими маленькими, пусть и не очень приятными существами? Должны же у нас быть какие-нибудь гномы и эльфы (…) Я не собираюсь вмешиваться в чужие дела. У меня сегодня — своя победа: никакая дрянь под черепом меня больше не беспокоит… Бессмертие мне не грозит, сказал себе я, но в ближайшее лет пятьдесят умирать я не собираюсь».
Понятно, что Льву Гурскому более симпатичен Кораблев в своей пьяной ипостаси, который напоминает либерала и обладает некоторой привлекательной широтой души. Фактически же получается, что в России либеральный правитель — пьяный самодур, тогда как имперец — самодур похмельный. Однако и в похмельном волюнтаризме русской власти есть нечто если не привлекательное, то полезное. Ведь этот самодержавный и эгоистичный волюнтаризм при всех его отталкивающих чертах явление все-таки «человеческое, слишком человеческое», т. е. нечто лишенное, по большому счету каких-то сверхчеловеческих претензий и им противостоящее. Именно об этом и написаны последние разделы книги.
Прежде всего, обращает на себя внимание сцена, в которой описана аудиенция, данная Кораблевым патриарху Мефодию.
Находясь в благостном расположении духа, вызванном временным облегчением головной боли, Кораблев последовательно предлагает Мефодию невиданные налоговые льготы, возврат всех икон из музеев, церковную цензуру на телевидении, контроль церкви над Интернетом, а также школьным образованием, введение священников в армии с присвоением им высоких воинских званий, возвращение церкви всей собственности и земель, церковную десятину, искоренение всех конкурирующих конфессий и, наконец, солидную долю светской власти в виде постов вице-президента, а в перспективе, и президента. Все эти меры, по сути, осуществившись, привели бы к установлению теократии с непредсказуемыми последствиями.