— Да. Хотя бы что-то и вернуть бы. Всего дел-то.
— Действительно. — Семерка затушила окурок в жестянке. — Знаешь, Бирюк, что?
— Что?
— Вы все больные. На всю голову.
— Есть немного, подруга, не отнять.
— Но! — женщина усмехнулась. — Мне бы такую мечту.
— Кто ж мешает?
— Брось, не для меня это, лучше обойдусь, чем есть, Енота помогу выручить и дело ваше до конца довести. Мне, знаешь ли, страх как захотелось свою собственную сахарную плантацию. И несколько мулаток, вот честно. Но я тебя поняла, м-да. Давай помогу чего-нибудь. Карабин вон дай, почищу. И обсужу с тобой вместе, как замок местной королевы штурмовать будем.
— На. — Бирюк передал женщине самозарядку на десять патронов. — Любой замок можно взять приступом… или хитростью. Енот Енотом, и хорошо, что он у нее. Если жив, конечно. Мы сидим без дела, прячась за ставнями, третий день подряд. Достаточно, чтобы иногда нарушить собственные правила и прогуляться туда-сюда, людей послушать, посмотреть. И заметить много интересного.
— Что, например?
— Что?.. — Бирюк неслышно встал и посмотрел за дверь. — Помнишь Стока этого гребаного?
— И?
— Ты ведь понимаешь, когда против тебя стоит биосолдат, а когда нет? Вот и я понимаю. Только тебе, подруга, только не обижайся, видно с гулькин хрен. Ничего тут не поделаешь, так уж сложилось. Вот этот самый Сток, видела, какой он весь из себя ладный, чистенький и красивый? Что?
— Я ненавижу таких как он. — Семерка хрустнула пальцами, совершенно не обратив на это внимания. — Ненавижу тварей, сволочи поганые. Вся жизнь под откос из-за них, папа, мама, братишки… гниды конченые.
— Ты откуда? — Бирюк отложил в сторону оружие, вытер руки и чуть приобнял снова дымившую Семерку.
— Мы жили у Итиля. Ферма, работники, рядом деревня большая, там солдаты. А эти… они шли в сторону Камня, отряд, почти сотня бойцов. Раскатали деревню по бревнышку и отправили взвод к нам. Я осталась целой, меня нашли приехавшие на пожар охранники с каравана. По реке отправили вниз, там госпиталь. Но когда увидела эту скотину… — женщина всхлипнула. — Мне так стало страшно, Бирюк, так страшно. Как будто мне снова четырнадцать, и я там. Дом горит, трое расстреливают мужиков, отец уже погиб. А меня тащат в хлев, и слышу, как кричит мама. Первого и второго я запомнила, никогда не забуду и найду. Остальные… ничего не сделаешь, отключилась. Сволочи…
Она зашлась в сухом и практически беззвучном плаче, прижимаясь к Бирюку, пахнувшему маслом, сталью и смертью. Бородач гладил ее по спине и молчал. Что можно сказать душе, давно вроде бы успокоившейся, и снова встретившей свою извечную боль? Да ничего, потому что слова здесь бесполезны. Хотя, наверняка кто-то из знакомых Бирюка мог бы выговориться, сходить в церковь, напиться и забыть. Но не эта женщина со светлыми волосами, нет. Бородач не завидовал биосолдатам, тем двум, кого запомнила четырнадцатилетняя девушка, брошенная на прелое сено в хлеву.