— По-моему, это хорошо написано. Хотя не знаю, что подумают другие. — Рут молчала. — Во всяком случае… видишь ли, я как-то не ожидала, что ты напишешь такую книгу.
— Вот как?
— Ты… ты знала кого-нибудь в колледже, кто делал аборт?
— Можно ведь узнать что угодно, если держать глаза и уши открытыми, разговаривать с людьми, слушать, что они рассказывают, и дополнять недосказанное воображением.
— Но эта девушка, которую ты описываешь, у которой роман… Разве так уж необходимы были все эти подробности?
— Мне хотелось написать возможно жизненнее и правдивее.
— Да, но… должна признаться, меня не раз бросало в краску. Собственно, там есть такие вещи, о которых даже я толком не знаю.
— Ну что ты, мама. Ты же родила троих детей.
— Во всяком случае, не знала, пока не вышла замуж.
— Времена меняются.
— Да. Значит, я должна примириться — видимо, ничего другого мне не остается, как примириться с тем, что ты уже…
— Мама, — решительно прервала ее Рут, — книга — это книга, а моя личная жизнь никого не касается.
— Все равно, как подумаю, что ты подвергала себя смертельному риску… А я-то считала, что так хорошо воспитала тебя — всех вас троих.
— Извини, мама, но если ты называешь хорошим воспитанием то, что ты научила своих дочерей варить, жарить и шить, следила, чтобы они были сыты и одеты, заставляла их раз в неделю посещать церковь, но почти ничего не рассказала им о важнейших сторонах жизни, чего же тут удивляться, что они подвергаются смертельному риску, как только выходят из дома.
— Ну, если ты так считаешь…
— Извини, мама, — сказала Рут. — Я вовсе не хотела тебя обидеть.
Она, конечно, была чересчур резка, но ведь она защищалась, боясь, как бы не подорвали ее уверенности в себе, как бы гордость тем, чего она достигла честным трудом, не превратилась в стыдливый конформизм с его поистине непристойным подходом к жизни, который она так презирала.
— Мне очень жаль, если ты считаешь, что я тебе ничем не помогла, — сухо заметила ее мать.
— Это все не так уж важно, лишь бы… — начала Рут и умолкла.
— Лишь бы — что?
Ей хотелось сказать: лишь бы ты не изуродовала меня, навязав мне свою мещанскую чувствительность. Но это только еще больше оскорбило бы гордость матери.
— Мама, — осторожно начала она, — я знаю, что неизбежно найдутся люди, которые наклеят самые страшные ярлыки на то, что я написала. Но я надеюсь, куда больше окажется тех, которым понравится книга, которые ее оценят или, по крайней мере, с уважением отнесутся к ней. И мне хочется думать, что ты принадлежишь к числу этих последних и что ты — на моей стороне.