— Ах ты!.. — только и нашел, что сказать, Толлеус, накидывая на босую ногу мальчишки петлю из искусной нити. Другой конец он споро прилепил к повозке, после чего стал сжимать нить. Почти сразу же копна рухнула, заставив лошадей отскочить в стороны и тревожно заржать. Оказывается, Оболиус почивал на своем насесте не просто так, а в обнимку с большим кувшином молока и целой россыпью воскресных пряников. Глиняный кувшин, жалобно хрустнув, разбился вдребезги, обдав белой волной своего хозяина. Несколько капель даже долетели до старика, повиснув на полах его плаща.
Оболиус подскочил, словно ему в зад впилась колючка, и тут же снова упал, увлекаемый сжимающейся нитью. Вид у него было самый что ни на есть испуганно-взъерошенный, так что в пору было посмеяться. Только искусник пребывал сейчас совсем не в веселом расположении духа. Подросток, увлекаемый нитью, волочился по земле, жалобно вскрикивая и судорожно пытаясь за что-нибудь уцепиться. Наконец, уже оказавшись у самой повозки, помощник сообразил порвать сковывающую его нить. Толлеус лишь усмехнулся: он не забыл про это умение подростка. Нить никак не хотела рваться.
— Посиди-ка на привязи, как собака! — сурово сообщил искусник. — Запрягай: у нас еще один клиент остался!
Рыжий недоросль опустил бесстыжий взгляд, отчего стал похож на побитую собаку еще больше.
* * *
Всю дорогу, пока лошади брели по вечернему городу в поисках дома модника-аристократа, искусник с помощником не проронили ни слова. Оболиус угрюмо молчал, все также привязанный к повозке коварной нитью, а старик просто думал о своем, устало скрючившись на жесткой лавке. Последние два дня, после того, как он посидел в мягком кресле, эта незатейливая стругая доска под собственным задом стала его безумно раздражать. Сбежав из Маркина Толлеус как-то легко перешел к походной жизни, но теперь, когда страхи и волнения отступили, вдруг понял, как не хватает ему комфорта. Удобства на улице, жесткая постель, непривычное питание — все это давило тяжелым грузом, но больше всего страданий доставляла почему-то простая деревянная лавка.
Хорошая широкая дорога шла параллельно Серебряному кольцу, опоясывая условный центр города. По мостовой протянулись длинные тени. Город, одолев дневную суету, готовился к заслуженному отдыху. Число путников и экипажей резко сократилось, так что ехать было в высшей степени комфортно: никто не перебегал дорогу и не обгонял с гиканьем и свистом, пугая лошадей. Целью был трехэтажный дом с колоннадой в виде обнаженных атлетов, поддерживающих большой балкон. Как Толлеус успел заметить, в Широтоне широко применялась лепнина. Но подобная архитектура встречалась крайне редко: изображения и тем более целые статуи людей в качестве декоративных элементов — веяние новомодное и поэтому весьма дорогое. Так что когда повозка повернула во всех положенных местах и миновала все описанные ориентиры, у старика не осталось никаких сомнений, что дом перед ним именно тот. Лошади остановились точно перед входом, и Толлеус степенно спустился на землю в своей подъемной сфере. Точь-в-точь важная персона, прибывшая на карете в свой дворец. Вокруг дома не было забора, также не наблюдалось внутреннего дворика перед входом: фасад выходил прямо на улицу. Очевидно, маленький парк располагался с другой стороны постройки. Так что имущество вновь нужно было оставлять снаружи по неоднократно отработанной схеме. Никакие дополнительные распоряжения не требовались. Искусник дважды стукнул специальным молоточком в дверь, а Оболиус обиженно шмыгнул носом и подстегнул лошадей, чтобы повозка не загораживала вход. Дверь отворилась и старик, представившись, исчез внутри. Его проводили на балкон: тот самый, который он заприметил снаружи. Всю дорогу, поднимаясь по лестнице, искусник расстраивался, что нельзя было подняться туда на своем подъемнике прямо с улицы. Зацепиться за крышу не представляло проблем, но жильцы поняли бы его не правильно.