— Сколько тебе лет? — поинтересовался Гарольд, видимо, подумав о том же. — Восемнадцать? Наверняка к тому моменту ты была уже помолвлена.
— Была, — неохотно подтвердила я, вспомнив милого паренька-соседа. Его неизменный румянец, когда он преподносил мне букеты скромных полевых цветов. Стихи, которые он сочинял для меня и про меня. Не слишком складные, но по-своему трогательные. Его робкие поцелуи в щеку. Если честно, я не млела в его объятиях и сердце не замирало от его прикосновений. Но я понимала, что вполне смогу прожить с ним всю жизнь: спокойную и без особых потрясений. Рожу детей и найду свое счастье в них. Так все жили в моем окружении. А еще я помню его мать — высокую, холеную женщину. До сих пор в ушах стоит ее резкий визгливый голос.
«Милочка, ну вы же понимаете, что теперь не может быть никакой речи о вашей свадьбе, — выговаривала она в нашу последнюю встречу. — Мне, конечно, очень жаль, что так все вышло с вашими родителями, однако согласитесь: они сами виноваты. Государственная измена — это… Это просто в голове не укладывается! Кстати, помолвочное кольцо можете оставить себе. Все равно на нем гравировка, если продавать, то только перекупщикам».
Сигурда, моего так называемого жениха, я тогда так и не увидела. Он предпочел спрятаться, лишь бы избежать столь непростого объяснения. Но я его в этом не винила. Эта семья была не первой и, увы, не последней, которая поспешила заявить о публичном осуждении поступка моего отца. Слишком страшило окружающих угодить под тень подозрения — а не причастны ли они к тому же?
Но я была благодарна виере Треоне за то, что она не стала отбирать кольцо, хотя имела на это полное право. Продав его, я и приобрела ту жалкую лачугу, которая стала нашим прибежищем зимой.
— Полагаю, твой жених поторопился ретироваться, когда узнал, что его будущая жена — дочь государственного преступника, — прозорливо проговорил Гарольд, без проблем угадав окончание той помолвки.
Я кивнула, подтвердив его слова. Да, все так.
— Люди… — протянул Гарольд с плохо скрытым пренебрежением. — Такие предсказуемые в своих страхах. Так любящие предавать и так беспокоящиеся о собственном благополучии.
Я тоскливо посмотрела в окно, за которым бушевала метель. Здесь, за толстыми надежными стенами, совершенно не чувствовалось, какая непогода обрушилась на Хельон. А в своей лачуге я бы сейчас дрожала от страха и холода, гадая, не сдует ли очередной порыв ветра наше жалкое жилище.
— Я спас твоего брата от верной гибели, — без предупреждения переменил тему разговора Гарольд, наконец-то прекратив расспрашивать о моем несчастливом прошлом. Хмыкнул и с нажимом добавил: — Более того, я спас тебя. Ты едва не замерзла у ворот.