Н. Я. сама захотела сняться на фото вместе с Беллой. Как правило, ее снимал Гарри Пинхасов. Он делал художественно ценные фотографии со светотеневым решением, что было редким качеством для фотографа.
Мы с Беллой позвали с собой Андрея Битова, и он с радостью поехал, желая познакомиться с Н. Я. Такова короткая история этих фотографий.
Темой наших разговоров всегда был Осип Эмильевич. Н. Я., рассказывая о нем, всегда подчеркивала, что он был очень красив. Конечно, это касалось его юности, их юности, когда он был влюблен в Н. Я. в Киеве. Она рассказывала про его кудри, гордую посадку головы с запрокинутым подбородком, радостное ощущение таланта, щедрость поэтического чувства, когда он, разговаривая, ронял изумительные рифмы-образы, как бы ни на секунду не ценя сказанное, и был всегда готов заменить их на новые, со свойственной таланту щедростью.
Эти проблески счастливой жизни всегда существовали в сознании Н. Я. Они, как ростки неведомых растений, пробивались через нагромождение ужасов последующих периодов жизни в эпоху преследований и травли. Может быть, это ощущение прожитого счастливого периода жизни давало ей силы преодолевать тяготы последующих десятилетий. Мы много говорили об Анне Андреевне Ахматовой, о Марине Ивановне Цветаевой. Н. Я. слушала стихи Беллы, и хотя их звучание было непривычным для нее, но страсть, которую Белла вкладывала в свое чтение, волновала Н. Я. и была ей близка, а ненависть к гонителям всего благородного и прекрасного в поэтах объединяла их, они были едины в этом чувстве.
Н. Я. гладила Беллу по голове, охотно позировала для фото вместе, но почему-то нервно реагировала на то, что я иногда пытался ее рисовать – ей казалось, что она плохо получится на рисунках, и она этого не хотела. Она беспрерывно курила, и дым струйками обтекал ее лицо, романтизируя ее образ. Может быть, она это чувствовала и, несмотря на всевозможные запреты, продолжала курить. Отсутствие плоти буквально поражало меня. Белла многократно говорила, что Н. Я. сама “струйка дыма”. Но тем больше поражала неведомая сила страсти, которая бурлила в ней и иногда пробивалась через немощь и слабость организма. Она не прощала старых обид, всегда помня и перечисляя тех, кто вредил ей по жизни.
“Вторая книга” Н. Я. содержит жесткие оценки целого ряда литераторов, встреченных в тех или иных обстоятельствах на жизненном пути. Я думаю, что все они справедливы, хотя порой и резки. Сама Н. Я. проживала настолько суровую жизнь, что имела право на суровые оценки поведения литераторов, несомненно, ведущих гораздо более спокойное существование и не обуреваемых такими страстями, как Н. Я., и не подвергавшихся таким гонениям со стороны власти.