— Да, немножко я не учел… А так-то мы все время здесь ездим. Даже и стеклотару я возил — ничего.
— Стеклотара небось в специальных ящиках, с перегородками. Для каждой бутылки своя ячейка.
— Это уж конечно. Бывает, разобьется одна-другая. Без этого тоже нельзя.
— Вот и новая разница. Бутылки, которые бьются, — все одинаковы. А наши часы — большая редкость. И блюда тоже. Так что боя быть не должно.
— Всю жизнь вожу, даже и не знал, что существуют такие предметы. Приходилось, ну… Шифоньер, ну диван-кровать один раз перевез. А ведь это что? Едешь, словно стакан с водой на голове везешь. Значит, я так понимаю: разные вещи, разные должны быть и дороги?
— Почему же? Дорога может быть одна, но только хорошая.
Машину снова тряхнуло.
— Давайте отдохнем, — взмолился Владимир Мефодиевич, — постоим. Не могу больше. Такие колдобины. И откуда они взялись? Все время ездим. Хорошая дорога была.
— У меня такая уж специальность.
— Какая специальность? — удивился Владимир Мефодиевич.
— Чтобы плохое казалось плохим, а хорошее хорошим. Настоящее — настоящим, а мнимое — мнимым…
Перед выездом на большую асфальтированную дорогу я решил подвести для интереса некоторые арифметические итоги.
— Значит, так. Если бы мы поехали сразу по шоссе, мы бы сделали?..
— Пятьдесят до города, да еще двадцать до этого места, где мы сейчас выезжаем на асфальт.
— Семьдесят. Правильно я вас понял?
— Семьдесят.
— А здесь?
— От силы уж — сорок пять.
— А по времени?
— По времени… Сами видите, как мы ехали.
— Нет, если бы нормально. С коровьей тушей.
— Если нормально, как ни говорите, а минут двадцать выгадываем, а то и полчаса.
— Разве это выигрыш? Зачем же вы ездите по этой дороге, а не по хорошей в объезд?
Владимир Мефодиевич не сразу нашелся, что ответить, но ответ его оказался, можно сказать, классическим для выражения характера русского человека.
— Ну как же, — убежденно ответил Владимир Мефодиевич, — все-таки попрямее.
Под колеса пошло стремиться ровное широкое полотно асфальта. Машина не прыгала больше, ее не брало на излом с угла на угол, не испытывало на удары и на растряску. Не требовалось больше ежеминутного скрежещущего переключения скоростей. На одной и той же третьей передаче наш фургон, равномерно вибрируя и дребезжа, шел, развивая скорость чуть ли не до пятидесяти километров. Когда мы оставались на шоссе одни, могло показаться, что мы мчимся с ужасной скоростью. Но когда с коротким рыканьем проносились мимо нас черные лаковые машины, то наш фургон останавливался и даже ехал назад. Но это не портило нашего настроения. Мы расслабились. Лоб у Владимира Мефодиевича обсох.