Когда Гласс вошел в лагерь сиу, Рыжий Конь встал, тусклый свет от костра теперь падал на лица обоих мужчин. Гласс, сколько ни перебирал вариантов, так толком и не придумал, как отплатить индейцам за заботу: предложить денег – Рыжий Конь обидится, подарить сверток табаку или нож – слишком мелко для той благодарности, какую Гласс испытывал к своему спасителю. Поэтому сейчас он просто подошел к Рыжему Коню, снял с себя ожерелье с медвежьим когтем и повесил на шею индейцу.
Рыжий Конь задержал на нем пристальный взгляд – Гласс посмотрел ему в глаза, кивнул и пошел обратно к дому.
На чердаке, заняв большой соломенный тюфяк, уже спали двое путников, однако в углу под карнизом оставался клочок свободного места, застеленный потертой шкурой. Гласс опустился на пол и немедленно уснул.
На следующее утро его разбудили громкие голоса – внизу, в общем зале, кто-то говорил по-французски, беседа перемежалась смехом. С чердака уже все ушли, и Гласс полежал немного в одиночестве, наслаждаясь теплом и ощущением крыши над головой.
Перевернувшись с живота на спину, он в очередной раз отметил, что средство шамана оказалось действенным: пусть спина и не зажила окончательно, зато раны удалось очистить. Он попробовал согнуть-разогнуть руки и ноги, словно проверяя действие только что купленного механизма. Нога уже выдерживала вес тела, хотя хромота еще осталась; рука и плечо, тоже пока ослабшие, двигались уже свободно. Отдача от ружья еще будет причинять боль, однако винтовку держать он уже сможет.
Винтовка. Гласс, конечно, был благодарен Кайове за обещание снабдить его оружием и припасами, однако он желал одного – получить обратно свою кентуккскую винтовку и свести счеты с теми, кто его ограбил. И потому прибытие в форт Бразо – каким бы важным этапом пути оно ни казалось – он воспринимал не как финишную черту, а скорее как точку отсчета нового пути. Организм, конечно, успел оправиться от ран, тело продолжало крепнуть, так что путь обещал быть много легче, чем в последние полтора месяца, – и все же цель по-прежнему оставалась далека.
Внизу открылась дверь, в треснувшем зеркале на стене отразился луч утреннего солнца. Гласс поднялся с пола и медленно подошел к зеркалу.
Отражению он не удивился: он знал, что шрамы его изменят. И все же раны, которые он до этого знал только на ощупь, на вид показались незнакомыми. По щеке, рассекая густую бороду, тянулись три параллельных полосы – как боевая раскраска. Немудрено, что сиу прониклись к нему уважением. Надо лбом вдоль линии волос тянулся розоватый шрам, несколько порезов шли через макушку. Уцелевшие волосы подернулись сединой, борода из каштановой сделалась серой. На следах от когтей, прорезавших горло, выделялись узловатые выступы – места, где завязаны нити от швов.