«Ай, ладно, – говорю я себе. – Жизнь – штука весьма продолжительная, все еще успеется. В том числе выставки. А теперь – домой и за работу».
И толкаю тяжелую стеклянную дверь.
– Это были городские новости, – говорит мне вслед приятный мужской баритон. Он раздается из радиоприемника, спрятанного где-то за стойкой администратора.
– Вас приветствует радио Гедиминаса, – объявляет ведущий после короткой музыкальной отбивки. – Оставайтесь с нами до седьмого неба.
Улица Жигиманту (Žygimantų g.)
Сто рыб
Первую рыбу нарисовала белым мелком на стене соседнего дома. Быстро, одним росчерком, воровато оглядываясь по сторонам – никто не видит?
Зрителей, понятно, не было. И быть не могло. Ночь с воскресенья на понедельник, половина второго, самое глухое время. Но все равно чувствовала, как пылают щеки и уши – хуже, чем на экзамене.
Рыба получилась маленькая, невнятная, но изящная. Декоративная. Все-таки поставленная рука – великое дело, не пропьешь, как говорится. Даже если на жидкий офисный кофе из машины годами налегать.
Отошла на несколько шагов, критически оглядела рисунок, брезгливо поморщилась: матерь божья, какая халтура. Отмахнулась – ай, ладно. Будем считать, это я разогреваюсь, как спортсмен перед забегом. Давай без перфекционизма, а? А то вообще ничего не успею. Неохотно согласилась: ладно. Без, так без.
Вторая рыба, которую, поколебавшись, нарисовала по соседству с первой, удалась на славу: большая, толстая, явно с полным брюхом икры. Достала из коробки желтый мелок, раскрасила плавники. Прошлась зеленым по спине и бокам. И хватит с нее.
Третью рыбу, уже на углу Наугардуко и Альгирдо, рисовала синим, серым и красным мелками. Дело пошло веселее. У четвертой рыбы на месте глаза неожиданно появился цветок. Пятая была похожа на сухой лист. Шестая получила в подарок модную ярко-оранжевую челку, хоть себе такую же выстригай. Йонасу Львовичу понравилось бы, он всегда любил рыженьких, и на его портретах волосы золотились даже у седых, перец с солью брюнеток. Wish You were here, дорогой учитель, ах, зачем вы не здесь.
Но кто ж его среди ночи из больницы отпустит. Да и сам при всем желании дальше коридора не уйдет. Совсем слабенький.
Двенадцатая рыба вышла совершенно уморительная – этакий бегемот с хвостом и плавниками. Тринадцатая вместо чешуи была покрыта неразборчивыми, но, несомненно, священными текстами. Четырнадцатая, надо полагать, возомнила себя Мировым Змеем и, скрутившись задорным кренделем, энергично грызла собственный хвост.
Взглянув на дело рук своих, увидела, что это хорошо