— Ты у меня золото! — говорю я Николе искренне.
А какое все было вкусное! И щука с ее бурыми костями, и уха, отдающая прелью, и кисель с полопавшимися, белесыми ягодами, и чай.
Мы легли и, пяля глаза в небо, жевали хвоинки. Никола сыто и блаженно улыбался.
Вдруг мимо пронесся косматый, горбоносый лосище, скосив на нас налитые кровью глаза. Как он прекрасно подходит к этим обомшелым соснам!
— Вернемся, — задумчиво произнес Никола, — заявим в сельсовет — пусть разбираются с чумовыми этими... Ну и люди!.. У лося, наверное, и то в мозгу яснее!
— А Катя? — поддразнил я.
— Хороша! ответил Никола с восхищением. — Замечательная дивчина! Вот о ней скучать буду, — вздохнул он. Но сразу же улыбнулся: — Да что Катя, я их всех люблю, всех! Посмотришь — чудные такие, нежные, милые... Я, брат, любить буду еще много и долго. Я не могу смотреть на женщин, как ты — из подворотни. Жизнь-то идет. Сейчас надо любить. В сорок лет не начнешь. Знаешь, вернемся в город, я сразу влюблюсь.
— Не сомневаюсь.
— Кто будет она? — мечтательно вопрошал Никола. — Брюнетка? Блондинка? Изящная, задумчивая или веселая толстушка? О, как я ее буду любить...
Никола даже застонал от предвкушения нового счастья.
Мы опять помолчали.
Никола вдруг захохотал.
— Ты это чего?
— Бабку свою вспомнил. Она верует — молится, в церковь ходит, свечи ставит, постится, а мама смеется: говорит, что это так, на всякий случай, — если есть на том свете рай, то желает забронировать в нем хорошее место. А пост, говорят, даже полезен для здоровья. Лечат им. Во как!
И мы заговорили о вере, о религии, и долго несли чепуху. Что знали мы, два молокососа, о сложности человеческой натуры, о силе привычки, о тоске по вечной жизни?
В полдень мы отправились искать мои веточки и кочки. Никола крепко сомневался в успехе. Воображая себя настоящим охотником, свой карабин держал под мышкой, наготове.
Шел, пиная грибы. Их рыхлая мякоть брызгала при метком пинке, и к крепкому аромату прели примешивался острый грибной запах.
Я шел стороной. Надеясь что-нибудь подстрелить на обед, я прихватил ружье, опоясался патронташем.
В сыром, прокисшем бору было мрачно и тихо и даже торжественно:
— Двадцатый! — воскликнул Никола, лягая очередной гриб. — Белянка!
— Да брось ты чепухой заниматься. Как маленький!
— Я грибные споры рассеиваю, — важно заметил Никола. — Помогаю природе... Слушай!.. — Он повернулся ко мне и мечтательно, даже нежно произнес: — Понимаешь, вот если бы мы с тобой сейчас...
Ударил гром.
Оборвал Николу.
В моем воображении мгновенно вспыхнули картины: падающее дерево и блеснувшая молния...