– Приходится вот старушку Медею выгуливать. – Махо сделал движение рукой назад, и Барлоу пришлось пригнуться, чтобы манипулятор не снес ему голову. – Ну да ей полезно, застоялась. А Хагену я это так не оставлю. Сегодня жалобу мэру накатал. Пусть уймет своего цербера. У нас тут не Антарес, сапогом топтать не позволим. Палач!
Народная Республика Антареса была любимым жупелом Махо, и он при каждом удобном случае сравнивал сурового шерифа с тамошними комиссарами. Здесь было что-то глубоко личное, вроде антипатии самого шерифа к Чужим, да и в речи мусорщика нет-нет, да и проскакивал хриплый акцент уроженца Республики. В подробности Барлоу, как то водилось в Тихой Миле, лезть не спешил. Да и сам Махо никогда в них не углублялся. Поворчав для проформы в адрес шерифа еще пару минут, он наконец принялся за работу. Ловко орудуя манипулятором с помощью браслета обратной связи, выудил из палисадника разноцветные контейнеры с мусором и опустошил их по очереди в разделенные секции бака, загруженного в прицеп. Вернув контейнеры на место, Махо с благодарностью принял от Барлоу привычный гостинец – скромный сверточек высушенной и готовой к употреблению конопли. С чувством потряс руку хозяина на прощание, полез обратно в кабину Медеи, но на полдороге застыл.
– Эй, босс, – сказал Махо, теребя болтающуюся лямку комбинезона. – Слышал я, будто неприятности у тебя.
Сказал и бросил красноречивый взгляд в сторону космодрома, где в бронированном чреве «Конкордии» банда рекламационных агентов любовно выписывала имя Барлоу на своих пулях.
– Неприятности? – удивился Барлоу. – Да ну, болтовня. Все у меня путем. Не бери в голову.
– А-а, – протянул изобретатель, почесывая затылок прямо сквозь кепку. – Я почему-то так и подумал. Болтают люди. Болтают и болтают. Болтун, как у нас в Республике говорят, находка для шпиона.
Тут Махо спохватился, сбивчиво пожелал Барлоу приятного вечера и скрылся в кабине. Под самодельным тонированным козырьком мелькнула его виноватая физиономия. Медея сдала неповоротливым гремящим задом, развернулась на узком пятачке и, подскакивая на ухабах и пугая мелкую живность лязгом, заторопилась обратно в город. Барлоу снова остался один.
Он постоял еще некоторое время на дорожке, ведущей к дому, послушал напевы просыпающихся цикад. Налетавший со стороны Тихой Мили ветерок нес родные и привычные запахи человеческого жилья, среди которых еле угадывалась холодная тоскливая нотка наступающей осени. Лето заканчивалось, как кончается все в этом мире, в том числе и таким трудом нажитый покой. Или жизнь, как сказал бы доморощенный философ и цербер Хаген, и, как всегда, оказался бы прав. Усмехнувшись своим мыслям, Барлоу кинул последний взгляд на засыпающий город и вернулся в дом.