— Ничего, Маша, осталось недолго… Потерпи…
Семнадцатого сентября в трех верстах от Добрянки командующего встретил дежурный генерал-майор граф Христиан фон Витгенштейн с группой штаб-офицеров.
— Коня! — коротко бросил Панин, открыв дверцу.
К карете подвели статного темно-гнедого с подпалинами жеребца.
Петр Иванович лихо, прямо с каретной ступеньки уселся в седло, дернул поводья.
Последние версты ехали не спеша. Панин почти всю дорогу молчал. Офицеры тихо переговаривались, обсуждая не то командующего, не то его жену, белевшую в каретном оконце любопытствующим лицом.
Вскоре показалась деревня, у которой в две линии выстроились пехотные и кавалерийские полки.
Сутуловатый Панин выпятил грудь, ткнул каблуками упругие караковые бока жеребца, перешел на рысь. Витгенштейн и офицеры скакали позади, уклоняясь от летевших в них комьев грязи, срывавшихся с копыт коня командующего.
Навстречу Панину выехал Долгоруков, отрапортовал зычным, густым голосом… Ухнули, салютуя, пушки, пустив над полем пепельные дымы… Дружно закричали солдаты.
Петр Иванович неторопливо объехал полки, обернулся к Долгорукову, бросил гнусаво:
— Довольно, князь… Устал я с дороги…
Отдохнув после утомительного путешествия, ближе к вечеру Панин потребовал подробных и точных докладов о состоянии вверенной ему армии.
Долгоруков, морща мясистый нос, сбивчиво перечислил состав генералитета, сообщил о количестве пушек и лошадей в полках, о числе людей, отдельно упомянул убитых и умерших от ран. Затем генеральный штаб-доктор Кондрат Даль доложил о количестве больных, какими болезнями они одержаны и в каких госпиталях записаны, генерал-провиантмейстер Николай Колтовский — о наличии в магазинах провианта и фуража, а обер-кригскомиссар Семен Гурьев — о денежном и вещевом довольствии.
Панин, хмурясь, выслушал доклады, отругал за упущения, но никаких указаний по поводу дальнейших действий генералам не дал — ждал вестей из Петербурга.
Полагая, что в осеннюю распутицу, с каждой неделей приближавшей снежную зиму, кампанию этого года можно считать законченной, он никак не ожидал, что Совет решится на продолжение активных боевых предприятий. Поэтому поразился привезенному восьмого октября нарочным офицером приказу о взятии Второй армией турецкой крепости Бендеры.
— Как можно говорить о Бендерах?! — гневно восклицал он, расхаживая по скрипучим половицам лучшей в Добрянке хаты, спешно оборудованной под штаб-квартиру командующего. — При таком состоянии полков я не токмо взять, но и осадить крепость должным образом не могу!.. Захарка намеренно подвигает меня на приступ, чтобы опорочить в глазах армии и света… Скудоумец!