– Живой, майор? – самка дышит в лицо Мазариду. – Так и живи, не лезь на рожон. Тебе еще беглеца надо взять, забыл?
Ее дыхание пахнет мятой и медом.
– Самка, ты почему меня спасла? Зачем помогаешь? – Такое впервые с Мазаридом: он теряет контроль и самообладание, стоит ей возникнуть рядом, он совершает глупые и смертельно опасные поступки. Это какое-то наваждение, какая-то болезнь!..
Не целясь, самка стреляет из арбалета в толстого – поперек себя шире – чистяка, неуклюже прыгающего к ним по кочкам, и болтом пробивает ему кадык. Толстяк падает в воду, не допрыгнув до следующей кочки, и сучит руками и ногами.
– Ничего личного, майор. Это моя работа. Мне за это платят. – Она трет у него перед носом сине-зеленым от татуировок большим пальцем о средний и указательный. – Я не устраивала для тебя засады, майор. Чистяки были неподалеку отсюда, они рыли могилы, и я об этом знала, но все ведь должно было произойти тихо, а ты открыл огонь из громкого оружия древних и тем привлек их. Ты сам во всем виноват.
Сквозь грохот боя Мазарид различает гул движков приближающегося дирижабля. Эвакуация. Надо выводить взвод с проклятого болота, ставшего для многих последним пристанищем, надо организовать…
И тут он замечает Шершня.
Будучи врагом всего народа наследников, он добровольно, без принуждения сражается с мерзкими чистяками – и сражается храбро, в самой гуще боя! У него уже разорвана в клочья мембрана левого крыла, так что взлететь он не может, но он еще может высоко подпрыгивать и быстро падать на врага сверху, и кромсать его остро заточенными кромками крыльев. Шершень весь – от стоп до кончиков рогов – облеплен кровью и кусочками человеческой плоти, обломками костей и содержимым вспоротых внутренностей. Его огромные глаза горят, а рот свирепо ощерен. Его окружают вооруженные алебардами чистяки, и он вертится на месте как юла, как лопасти движка дирижабля – он убивает, он режет, он рубит без остановки, на одном дыхании, как будто смерти нет для него!
А противники убивают, режут и рубят его.
Мазарид видит, как лезвие алебарды отсекает Шершню правое крыло. Это лишь на мгновение замедляет Шершня. Покачнувшись, он кричит тонко, пронзительно – и его боевое вращение становится вдвое быстрее прежнего, хотя, казалось бы, быстрее уже просто невозможно. Следующий удар алебардой приходится плашмя ему в голову – и ренегат падает на колени, глаза его закрываются, по нему ручьями стекает чужая кровь… Ему тут же, пока не пришел в себя, отсекают второе крыло и, повалив, отрубают ему ногу по колено. А уже в следующий миг Мазарид врывается в круг палачей, желавших медленно и изощренно казнить пироса. Мазарид безжалостно ломает чистякам кости и перешибает их хлипенькие хребты, он вырывает когтями куски плоти и перегрызает глотки, он откусывает конечности и вываливает из брюшин кишки. Пули, наконечники и кромки лезвий высекают искры из его протеза и вскользь, как бы опасаясь навредить ему, щупают его полосатое тело, покрытое струпьями и язвами.