Кристофер оставил свою яхту у причала. Подразумевалось, что Оскар присмотрит за ней. Но, напиваясь, он забывал проверить уровень воды в трюме, так что Даллас приходилось заниматься и яхтой. Каждый раз, когда она входила в каюту Кристофера, чтобы откачать насосом воду, она думала о счастливых и печальных часах, проведенных с ним здесь. Любопытно, что с течением времени все труднее становилось вспоминать плохое, труднее — ненавидеть его и легче — любить.
Сначала ей было слишком стыдно грезить об их страстной ночи. Но постепенно гнев рассеивался, уступая место более нежным и истинным чувствам. Она видела мысленным взором великолепие его стройного обнаженного тела. Вспоминала горячую силу его рта, прожигающего ее кожу. Но больше всего вспоминала его нежность и доброту. Если он так плох, то почему выручал ее с детьми и рестораном? Почему помог понять саму себя?
Она лежала в кровати без сна и мучила себя мыслями о нем, воскрешая в памяти его мозолистые руки, доводящие ее до экстаза. Представляла его жаркие губы, целующие ее тело. Она доводила себя до безумия, вспоминая его.
Он так и не звонил и не писал.
И с каждым днем она все больше мучительно хотела, чтобы он оказался рядом, хотела слышать его голос и чувствовать его внутри себя.
Забыл ли он ее?
Дни тянулись удушливо знойные. Опаляющие.
Ренни обнаружила в журнале фотографию красивой партнерши Кристофера. Даллас отняла у нее журнал и разорвала его на мелкие кусочки. Но не могла забыть чарующие зеленые глаза девушки и ее соблазнительные пухлые губы.
Однажды вечером за ужином, когда в разговоре возникла пауза, Патрик сказал:
— Интересно, он тоже скучает без нас? Никому не пришлось спрашивать, кого он имеет в виду.
— Конечно, — мудро проговорила Стефи, прокалывая вилкой горошину и поднося ее к кончику носа с целью изучения оной скошенными глазами.
— Он не писал и не звонил, — сказал Патрик в унисон молчаливому беспокойству Даллас. — Уже месяц.
— Я знаю, что это долго, — огрызнулась Даллас. — Разумеется, он забыл нас.
Двойняшки ринулись защищать его:
— Может, он просто обиделся.
— Его фамилия Стоун [5], не так ли? — проговорила Даллас. — С такой фамилией не обижаются.
Взгляд, которым обменялись все четверо детей, привел ее в ярость:
— Ты испортишь себе глаза, если не прекратишь рассматривать горошину, Стефи. Или положи ее в тарелку, или съешь!
— Я не люблю горох, — вызывающе опустила вилку Стефи.
— Неприлично критиковать еду, которую тебе дают, юная леди.
— Неприлично говорить гадости о моем папе. За что ты его ненавидишь? Даллас была задета за живое: