— Да Батюк сам погреться любит! Ревматизм у него.
— Не об ем речь. У фрицев это место давно пристреляно, ясно? А ну, разбирай струмент!
Когда Батюк вернулся на вершину холма, снег в квадрате два на два метра был уже расчищен, и теперь солдаты вгрызались в мерзлую глину. Стрекалов стоял в стороне, повернувшись лицом туда, где за рекой стыла тягучим холодом непроглядная ноябрьская ночь.
— Товарищ старший сержант, — позвал Батюк, — чому у вас не уси роблють?
Уткин нерешительно посмотрел в сторону Стрекалова.
— Струменту не хватает. На всех три ломика и две кирки.
— Хай лопату визьме.
— Лопатой рано. Таку землю рази чо динамитом рвать… Опять же без наблюдателя опасно, товарищ старшина. Сами ж приказали, чтоб наблюдатель был…
— Нэ забув? — Батюк хитро усмехнулся в усы.
— Забудешь тут…
Старшина поплевал на руки, взял ломик и несколько минут без передышки долбил землю, покряхтывая и равномерно посапывая. Тяжелый самодельный лом в его руках вздымался вверх и падал стремглав в точно намеченное место, снова взлетал и снова падал, и от неподатливой, похожей на бетон земли летели искры. Глядя на старшину, расшевелились и остальные. Моисеев и Кашин сняли шинели, Богданов разделся до пояса. В тишине слышались глухие удары и тяжелое дыхание: «Кха! Кха! Кха!»
На немецком берегу было тихо и темно. За весь вечер над берегом не взлетело ни одной ракеты. По опыту Стрекалов знал: если нет ракет, значит, усилили наблюдение, к чему-то готовятся. Может, подвозят технику, может, копают траншеи.
На всякий случай он переместился немного левее и присел за бугорок. Здесь было не так ветрено. Стрекалов согревался как мог: стискивал плечи руками, задерживал дыхание, сильно двигал прижатыми к телу локтями — все помогало слабо.
Позади, над лесом, возле которого теперь стояла батарея, то и дело предательски высвечивался край неба — немцы опять бомбили железную дорогу на Ямск. На фоне этих отсветов Сашкина длинная фигура, наверное, хорошо была видна с другого берега. Приседая к земле, он не столько прятался от ветра, сколько от немецких наблюдателей. Сменивший его Богданов, оценив обстановку, тоже присел, поминая нехорошими словами ветер, мороз и сидевших в тепле фрицев.
Когда могила углубилась на штык, снизу, из-под горы, пришел Осокин. Постоял на краю, повздыхал.
— Ну как они там? — спросил Кашин. — Лежат?
— Лежат, — ответил Осокин, — чего им еще… Вы тут поскорея, а то…
Он хотел добавить, что ему одиноко и страшно стоять ночью возле мертвых, но не сказал: уж лучше стоять там не то в почетном карауле, не то просто так, чем долбить эту трудную землю.