Комиссар постоял минуту в нерешительности, потом дернул звонок и приготовился ждать.
Тогда Кош, на которого он некоторое время посматривал, подошел и обратился к нему с любезной улыбкой:
— Сомневаюсь, чтоб вам открыли! В доме нет никого или, вернее, никого, кто бы мог услышать ваш звонок!
— Кто вы такой, месье? Попрошу вас оставить меня в покое.
— Простите, — продолжал Кош с поклоном, — мне следовало сначала представиться. Извините мою забывчивость: Кош, сотрудник газеты «Солнце». Вот моя визитная карточка, мой пропуск…
— Это другое дело, — проговорил комиссар, отвечая на его поклон, — я очень рад встретиться с вами. Ваша газета поместила в своих последних известиях сообщение, очень удивившее меня. Боюсь только, не слишком ли доверчиво вы отнеслись к нему…
— Вы так думаете? Мы обыкновенно очень осторожны в этих делах. Раз «Солнце» напечатало сообщение, то оно должно быть верным. Мы печатаем до восьми тысяч номеров в день и уток и скандалов не выпускаем.
— Я это знаю. Все же я не могу понять, какое расследование могли вы произвести, принимая в расчет предполагаемый час этого предполагаемого преступления, о котором даже я ничего не знал.
— Пресса располагает разнообразными способами расследований…
— Гм… Гм… — недоверчиво пробурчал комиссар и позвонил еще раз.
— Во всяком случае, — проговорил Кош, — не находите ли вы странным, что никто не отвечает?
— Нисколько. Это может быть простой случайностью. Если этот дом пустой…
— Да… но он не пустой.
— Как можете вы это знать?
— Это уже моя профессиональная тайна. Я охотно помогу вам в ваших розысках, но не спрашивайте у меня больше, чем я могу сказать.
— Чтобы говорить так утвердительно, вы должны иметь доказательства.
— Нечто в этом роде. Лицо, сообщившее нам об том случае, было, без сомнения, хорошо осведомлено.
— Его имя?
— Право же, господин комиссар, вы задаете мне затруднительные вопросы… Не могу же я вам выдать одного из наших товарищей!..
Комиссар посмотрел на Коша в упор:
— А если я вас заставил бы говорить?
— Не вижу, каким способом вы заставите меня сказать то, о чем я желаю умолчать, разве подвергнете меня пытке — да и то… Но я вовсе не хочу ссориться с вами и потому предпочитаю признаться вам, что я ничего не знаю о нашем корреспонденте: ни его имени, ни его возраста, ни его пола, ничего… ничего… кроме правдивости его голоса, точности его показаний, уверенности его слов…
— Повторяю вам, месье, раз полиция ничего не знала, только убийца или его жертва могли говорить. Но, как вы говорите, жертва умерла… Остается убийца…
— А может быть, это и есть мое предположение?