— Я о ней даже не заикаюсь.
— Нет, ты постоянно о ней говоришь.
— Неправда.
Права была я, и мы оба это знали. Просто я о ней думала, а он нет. Он потопал по своим делам, я — по своим. Но уже через полчаса мы звонили друг другу по мобильным телефонам (и как раз поэтому не сразу смогли дозвониться), чтобы удостовериться, что ни он, ни я не отнеслись к этой размолвке всерьез. Появление мобильных телефонов чувствительно затруднило сочинение интриги в современных кинодрамах: раньше мы изводили горы пленки, чтобы показать трудности, возникающие оттого, что двое не имеют связи друг с другом. А теперь даже на большом расстоянии или из какого-нибудь медвежьего угла они могут болтать часами. И вместо реплики: “Почему же они не обратились в полицию?” — теперь спрашивают: “Он что, не мог позвонить ей на мобильник и все объяснить?” Но такова логика развития.
Так мы сидели и переговаривались, и я смотрела, как тихо катит Темза печальные воды свои. Темза и в самом деле когда-то катила свои воды тихо, разливаясь вширь, где ей вздумается; но теперь, стесненная почти на всем пути каменной набережной, она энергично стремится вперед, и прежнюю ее женскую мечтательность сменил мужской напор. Гай, дописывавший у себя в комнате очередную бумагу для адвоката, освободился и присоединился к нам. Бывшая жена обвинила его в сексуальном надругательстве над маленьким сыном, и он, естественно, был расстроен. Адвокат успокаивал его и говорил, что это в наши дни распространенный прием, судьи, как правило, не обращают на него внимания. Такое обвинение снимает с матери ответственность за развод, освобождает от необходимости назначать дни общения отца с ребенком, а впоследствии даст ей право в ответ на расспросы сына просто сказать: “Твой отец был подонок. Так решил суд, и я ничего не могла поделать”.
— Ну, большинство-то матерей не такие, — благочестиво проговорила я. Не знаю почему, но в присутствии Гая меня тянет на благочестие. Однако он, вроде Гарри, не терпит фальшивых утешений. Я понимала, каково ему слышать такой поклеп и каково будет мальчику даже просто узнать о нем. Слишком много дрянных телефильмов я в свое время смонтировала — два года, убитых на стрижку кинолент, — в них часто описывались неблагополучные семьи, и оказывалось, что все неприятности проистекают из детских травм, нанесенных извергами отчимами или отцами. Потребовались многие серии занудных телевизионных мелодрам, чтобы уравновесить одну “Сибил”, резкую, острую картину семидесятых годов, в которой злое дело совершила мать, а дочь нашла спасение в расщеплении своей личности. Когда первопричина разыскана и показана, расщепленные личности сливаются в одну, и Сибилла снова становится милой и симпатичной женщиной, она исцелена! Хотя, почему быть одной личностью настолько уж лучше, чем несколькими зараз, не объясняется. Должно быть, в пятидесятые годы самой не знать, где ты была прошлой ночью, — это кошмар; а в наше время, по крайней мере в мире кабаков и клубов, в этом просто нет ничего особенного.