Гай стал кипятиться, как это свойственно англичанам.
— Что за безобразие! Послушайте, приятель, разве так встречают гостей своей страны? — набросился он на одного из чернокожих пограничников, выразил ему свое негодование и заявил, что в Хитроу ничего такого не бывает. Тут я вмешалась и громко возразила, что в Хитроу бывает и похуже, если ты, себе на беду, окажешься из какой-нибудь малой страны, а потом извинилась за Гая, чего, конечно, не следовало делать. Сказала, что мы перенесли длинный, тяжелый перелет и очень устали.
— А мы, думаете, не устали, леди? — Пограничник возвел глаза к небу и удалился. Но потом я увидела, как он что-то говорит дежурному в будке. Впрочем, возможно, речь шла вовсе не о нас.
— Впредь не суйся куда тебя не просят, — огрызнулся Гай.
— Не стоит хамить погранслужбам, — сказала я.
— Не ругайтесь! — осадила нас Лорна. — Нам всем надо набраться терпения.
Когда наконец мы, пиная перед собой чемоданы, достигли желтой линии, Гай через нее сразу переступил, и маленькая девушка-испанка, утопающая в синей униформе с золотыми пуговицами и красным поясом, вежливо предложила ему вернуться на место. Гай отбросил ее руку, преграждающую ему путь, и прорычал:
— Как вы смеете ко мне прикасаться!
До этой минуты я и сама не понимала, какая же я робкая и законопослушная и как ненавижу всякую истерику. Глаза у Гая сделались темными, ненавидящими и напомнили мне глаза моей матери в припадке ярости, хотя раньше я не замечала в нем никакого семейного сходства. Видимо, у всех душевнобольных бывает такое выражение глаз, а Гай, конечно, был сейчас совсем не в своем уме. На некоторых перелет так действует.
Когда Гай подошел к офицеру иммиграционной службы и протянул ему паспорт, они обменялись несколькими словами, которых мы не расслышали. Однако офицер вызвал охранника, и Гая, несмотря на сопротивление, куда-то увели. Нас с Лорной к нему не пустили, вначале нам пришлось пройти паспортный контроль и таможенный досмотр. Потом нас увели и обыскали. Я слышала, как в соседнем помещении Лорна требует, чтобы вызвали консула Великобритании. Таможенники, конечно, ничего не нашли, они явно и не рассчитывали ничего найти. Просто нас наказали. Сразу, как только мне позволили, я позвонила в транспортное агентство нашей студии, и они прислали какую-то Линду, чтобы нас вызволить. Ей удалось убедить чиновников, и Гая выпустили, хотя добиться этого оказалось нелегко, о чем она сочла нужным нас уведомить. “Они здесь не слишком приветливы. Ваш приятель сильно рисковал, — сказала Линда. — Мы рады вам помочь, но впредь, пожалуйста, постарайтесь, чтобы ваши друзья не нарушали порядка. Они ведь не служат, как вы, на киностудии”. Конечно, ей было досадно: суббота, утро — самое время ехать за покупками, так нет — надо мчаться в аэропорт Кеннеди. Линда была тоненькая, хрупкая — нью-йоркский тип американок: стройные ноги, копна густых блестящих волос, худое приятное лицо. Она, видимо, считала, что такие хлопоты не входят в ее обязанности, и, наверно, была права.