Доктор Грепалли пересек комнату и стал разглядывать картину Утрилло. Он признался себе, что, узнав ее стоимость, острее чувствует теперь, как она хороша. Сонный французский городок, залитый солнечным светом. Нигде ни одного человека, только каменные домики, и между ними выглядывают купы деревьев. Искусство способно угнетать. Но эта маленькая картина в золотой рамке не смущает покой, не оскорбляет взгляд. Тут, наверно, и секрет ее успеха, ее цены на мировом рынке. Отцовская выставка “Живопись душевнобольных”, устроенная после его кончины, успеха не имела. Из тридцати мрачных полотен были куплены три, да и те — родственниками. Но все-таки едва ли человечество понесет такую уж тяжелую утрату, если это светлое произведение искусства будет лежать в банковском хранилище, а не висеть на стене. Тут он заметил в просторном кресле съежившуюся человеческую фигурку. Это Клара Крофт, специалистка по “Гинденбургу”. Он рад, что помнит ее имя. Не так-то он оторван от своих пациентов, как утверждает сестра Доун.
— Разве вам не полагается сейчас находиться у себя в комнате? — спросил он нарочито ласково, потому что из ее расширенных глазах смотрел испуг и видно было, как на тощей шейке бьется жилка.
— Мисс Фелисити позволяет, — ответила Клара. — Если тут нет ее дружка. Я навещала доктора Роузблума, когда это был его номер. Тут хорошо. Но теперь он умер, а доктор Бронстейн в Западном флигеле, и не с кем словом перемолвиться.
— Можно будет пригласить к вам психотерапевта, — предложил доктор Грепалли. Но она покачала головой.
— Я и сама могу со дня на день очутиться в Западном флигеле, — сказала Клара. — Мне бы надо отправиться на тот свет, да не хватает духу. — И она заговорила о гибели “Гинденбурга”. Но понемногу речь ее замедлилась, прервалась. Взгляд устремился в приоткрытую дверь ванной.
— Там кто-то есть, — проговорила она.
Доктор Грепалли зашел в ванную. Никого.
— Это просто игра света, — сказал он. Но он заметил, что, вопреки его приказу сменить зеркало, в ванной по-прежнему висело старое. В стекле мелькнуло его собственное отражение, довольно непохожее, и он поспешил перевести взгляд. Опять сестра Доун со своей экономией! Кто не тратит деньги, тот и не зарабатывает. Неужели это так трудно понять? Он сердит на сестру Доун. Этот их консультант-психиатр почему-то только и знает, что ей поддакивает. Может, у них тайный сговор против него? Вдруг явится из-за кулис некая Моника Левински мужского пола. Надо впредь не допускать, чтобы сестра Доун принимала участие в собеседованиях с пациентами, назначенными к переводу в Западный флигель. Суд может решить, что ее диагнозы имеют характер личный, а не клинический. И не исключено даже, что ему придется прервать с ней отношения. Подумать только, он избегает и даже просто боится вызвать неудовольствие своей служащей. Ну не смешно ли?