«Демагогия, – возражал психолог, – половина общества сама выживает, четверть доживает. И все они держатся порядочно, даже достойно. Потеряна четверть, она всегда была потеряна, утонула в вине и дерьме. Что говорить в сотый раз прописные истины. Провозгласили основную жёсткую капиталистическую идею – каждый сам за себя, а сдерживающих её звериную сущность рычагов не подготовили. Призвали на помощь религию, показали пример истовой религиозности… Нелепо и неубедительно. А внутри церкви такой же разброд, конфликт конфессий – делят приходы. Общественные институты требуют массовости и времени – это могут себе позволить немногие, но даже у них некоторые корыстные моменты просматриваются. Остальные работают по принципу «от зари до зари», не до нищих и бездомных, не до жиру, быть бы живу. Надежда на новое прогрессивное поколение, вступившее в самостоятельную жизнь. Это основной хребет страны – граждане от двадцати пяти лет. Но они работают по четырнадцать часов и собственных детей видят только спящими. Лет через пять, возможно, сформируются силы, способные повлиять на политиков, заставить их служить народу, а не себе. А к тому времени зло окрепнет настолько, что справиться с ним будет невероятно трудно. Политике ошибок больше десяти лет, а их множат. На очереди демография. Опомнятся, дадут стимул для рождения детей, а кто будет рожать?! Ради пособия – только те, кто на самом дне, те, кому рожать должно быть категорически запрещено. Но при демократии разве это возможно?! Пособие пропьют, а детей снова на хребет государства, а точнее на наши с вами плечи».
«Да проекта ещё даже нет, одни разговоры… Пока надо спасать учителей, врачей…»
«Что мелочитесь – всю Россию надо спасать, как вопят наши «слуги народа» уже столько лет. Построят себе домик в престижном месте и замолкают. Начинают вопить следующие…»
«Итог мнений: полное безверие в светлое будущее страны даже у вполне благополучных её граждан, – подумала я и подавила горький вздох. – День прошёл в разговорах о зле, времени бороться с ним не хватило. Получается, что просто жить в эпоху перемен уже подвиг».
Машина уже подъезжала к дому, и мне, вдруг, очень захотелось, чтобы кто-то сильный обнял и защитил от всех несчастий и бед.
«Сейчас отогреюсь среди родных», – с этой мыслью я открыла дверь в квартиру.
– А где папа? – сразу спросил мой малыш, бросаясь на шею. – Он отвёз нас в дельфинарий, а потом прислал за нами друга. Наверно, очень занят на работе?
Я смогла только устало кивнуть. Сама попросила его не приезжать. Не хочу, чтобы он видел мою усталость. И тут молнией пронзила мысль: я не позволяю себе думать о Серёже! Я рада работе, родителям, друзьям, всем, кто отвлекает от мыслей о нём. Я боюсь заглянуть в себя – там бездна, бездна нерастраченной любви к мужчине, единственному на земле. Я не позволяю и ему заглянуть в себя – боюсь испугать этой бездонностью чувств к нему, мужчине, ставшего почти символом моего короткого, но абсолютного женского счастья. Боюсь прикоснуться и обжечь высоким напряжением сдерживаемых эмоций. Иначе я бы давно прилипла к его надёжной груди и растворилась в нём без остатка…