Чтобы держать нас в повиновении, учитель ежедневно ставил нули всем подряд. И если кто-нибудь из учеников, бледный от отчаянной решимости, осмеливался возражать против такой оценки, он не выказывал ни малейшего раздражения, лишь очки его поблескивали еще холодней и циничней; он брал указку и ударял провинившегося по рукам, по лицу, спокойно выговаривая ему при этом, и слова мерно, одно за другим, падали на голову бедного школяра, точно капли воды в застенках инквизиции.
Этот человек, повторяю, испортил мое детство, помешав наслаждаться возможным лишь в четырнадцать лет земным раем. Его очки, пронзительный голос, его резкий, визгливый смех не давали мне свободно дышать, просто радоваться тому, что я живу на свете.
Вместо того чтобы вселить гармонию и покой в мою детскую податливую душу, математика наполняла ее ненавистью и неиссякаемым стремлением чем-нибудь досадить учителю. Я жил в постоянной тревоге и унижении, с камнем за пазухой; я отворачивался от солнца, точно это была омерзительная язва, а дождь, по моим представлениям, шел оттого, что кто-то хлестал искалеченную землю.
В отличие от детей на всем земном шаре, которые хотя бы час в день проводят на школьном дворе, радуясь солнцу, деревьям, тучам, словно чудесным игрушкам, мы с товарищами по лицею коротали тягостный перерыв между занятиями в печальном, затхлом полумраке классной комнаты, за изрезанными перочинным ножом партами, в обществе безжалостного учителя, укрощавшего нас указкой, и при одной только мысли об уроках математики мы бледнели от ужаса и дрожь пробегала у нас по телу.
*
Вот почему я не удивляюсь, когда слышу, как мое поколение, преждевременно состарившееся, сгорбленное и поседевшее, твердит об «испорченном детстве».
У каждого из нас был такой учитель! Все мы ходили в мрачные, пахнущие плесенью школы, где на стенах в коридорах проступали пятна сырости, похожие на карту полушарий.
Все мы — в юности пылкие и отважные — были обречены на гниение в каменном мешке, где не росли деревья, на которые мы могли бы взбираться. Все мы считали классный журнал книгой судеб, где нам были уготованы одни нули.
И все мы мечтали о том, как хорошо было бы жить в отдельном мире, созданном по нашему образу и подобию, на своей маленькой планете с другой природой, другими городами, другими деревьями, другими учителями математики — подальше от этой земли, где обитают неисправимо взрослые люди!
II
Когда я был школьником, среди наших детских пристрастий дикий щавель занимал далеко не последнее место. Эту траву, до того кислую, что ее нельзя было взять в рот, не скорчив гримасы, мы открыли вслед за футболом и продолжали лакомиться ею вплоть до увлечения Джеком Техасцем и романами Жюля Верна.