Так протекла ночь нашей свадьбы, свадьбы, которой заправляла нечистая сила…
Когда я очнулся, в окна уже сочился серый свет утра. Жульета спала, голова ее покоилась у меня на плече. Из-под шубы выглядывали ее прелестные плечи и нежная грудь, приподнимаемая дыханием. Поразительные тишина и спокойствие царили в доме. Я замерз, тело ломило. Я укрыл Жульету получше, и с уст ее во сне сорвался вздох. Сознание того, что я наделал, ужасало. Я горячо молил господа избавить меня от этой муки, свою вину я был готов искупить любой ценою, даже ценою жизни. Стало светлее, и теперь я уже видел Жульету хорошо. Слезинка, выскользнув из смеженных век, скатилась по длинным ее ресницам на щеку. Свет возвращал к жизни окружающие предметы. Мне хотелось прижать Жульету к груди, поцеловать. Но малейшее поползновение сделать это, даже само чувство нежности к ней оживляли в моей памяти изнурившую мне вконец нервы кошмарную фантасмагорию минувшей ночи… Ее веки вдруг приоткрылись, и наши взгляды встретились. Я думал, она улыбнется. Но она испуганно вскрикнула, вскочила и бросилась вон. Я остался один, в полном замешательстве. Крадучись я поднялся к себе; печальный холодный рассвет делал комнату еще менее уютной. Я повалился на кровать и, утомленный переживаниями, не помню как, вскоре уснул. Когда я проснулся, в окна уже лилось солнце. Птичье пение, что доносилось с деревьев, вновь исполнило мою душу томлением. Я поднялся, быстро оделся и решительно направился в залу с твердым намерением разрубить этот ужасный гордиев узел. Жульета еще не выходила из спальни, и, хотя мне не терпелось увидеть ее немедленно, отсрочка позволяла заранее обдумать слова, которые я должен был ей сказать. Солнце уже совсем освоилось в парке, который вновь ожил и еще более посвежел, и теперь весело обегало дом, одну комнату за другой. «Хорошо бы пройтись вдвоем», — думал я. Все казалось мне простым и решенным.
В залу вошел старик, неся на подносе завтрак и почту — газеты, письма и телеграмму. Опять телеграмма? Что это могло бы значить?
— Барышня читает почту в гостиной…
— Перво-наперво отнесите телеграмму. Может, это срочно. Прямо в спальню.
Старик вышел. Страшное беспокойство охватило меня. Я не притрагивался ни к завтраку, ни к газетам. Нервы мои болезненно напряглись в ожидании… И вдруг в спальне раздался вопль. Я вскочил. Застучали чьи-то шаги, кто-то споткнулся, потом снова заспешил коридором, и вот наконец дверь распахнулась. На пороге стоял ни жив ни мертв старик.
— Сеньор, поспешите… телеграмма эта, будь она неладна…