Конфискованное у горожан поступало на склады собеса, а затем происходило перераспределение: на предприятиях и в организациях выдавали ордера на вещи, и обладатели таких ордеров шли на склад. Многие мемуаристы вспоминали трагикомические коллизии на складах собеса: просителям доставалась обувь не по размеру, шубы не по росту, красные чулки (добытые, видно, в бывших увеселительных заведениях), драные ушанки, шляпы со страусовыми перьями — словно закончилось действо «Дореволюционный Петроград» и поношенный хлам его статистов свалили в общую кучу. Но отнюдь не все конфискованное доходило до складов. «За мной ухаживает комиссар, — сообщала в письме 1919 года петроградская барышня. — Он занимает буржуазную квартиру, обещает одеть меня как картинку, катает меня на автомобиле. На квартире у него чего только нет: несколько пар сапог с лакированными голенищами, разные туфли, каракулевое пальто, рис, масло, хлеб. Он говорит, чтобы я торговала на рынке материями, которых у него черт знает сколько». Так что и в изглоданном смертью Петрограде можно было неплохо жить («Ах ты, Катя, моя Катя толстоморденькая!»).
Но что эти комиссарские сокровища, пустяк, мелочишка! Вещи поинтереснее циркулировали в стране таинственными путями, которые были известны только избранным. В 1919 году в Симбирске была арестована жена царского министра иностранных дел Анна Борисовна Сазонова. «Мои переполненные французские сундуки да английские чемоданы, — вспоминала она, — были по уводе меня с квартиры нагружены на подводы… и вывезены как „народное достояние“ (!!), чтобы попасть не в народные „пролетарские“, а в самые хищные „комиссарские“ руки. Много позднее в Москве я раз на углу Садовой и Кудринской площади увидала в руках шикарной „совкомши“ один из моих прелестных парижских зонтиков». У всех видных партийцев были собственные вещевые склады. В 1923 году Ю. П. Анненков написал портрет Троцкого, и довольный председатель Реввоенсовета решил вознаградить мастера: «Он повел меня в особую комнату, служившую складом, полным всевозможных гардеробных подробностей: шубы, лисьи дохи, барашковые шапки, меховые варежки и пр.». Все это, по словам Троцкого, было подарками и подношениями, конечно, он не сам добывал эти шубы, но дарители сняли их явно не со своих плеч. Такие личные склады сохранялись десятилетиями, в 1937 году при аресте главы НКВД Г. Г. Ягоды во время обыска у него среди прочего нашли слежавшиеся, полуистлевшие шубы.
Наряду с обысками многим горожанам угрожала еще одна беда — уплотнение квартир. 23 июля 1919 года Александр Блок записал: «Руки на себя наложить. — Воинская повинность. Уплотнение квартиры». На фронт его не взяли, но угроза уплотнения сохранялась несколько месяцев, в его квартиру собирались подселить матросов. Этого не случилось только благодаря влиятельным заступникам, и после их хлопот Зиновьев начертал на прошении Блока: «Прошу оставить квартиру Ал. Блока и не вселять никого». Между тем являлись кандидаты на подселение: «Вечером пришел матрос с подругой, смотрел „Двенадцать“ и решил освободить квартиру», — так революционная поэма сослужила автору добрую службу. Но тем, кто не имел никаких революционных заслуг, что было делать, в какие двери стучаться? Заметим, что в городе не было жилищной проблемы, здесь пустовало множество квартир, и уплотнение было лишь еще одним способом притеснения петроградской «буржуазии». Беззащитные люди терялись в жестокой бессмыслице происходящего, но в этой бессмыслице была система, смысл которой точно определил В. И. Вернадский: «Большевизм держится расстройством жизни».