— Если хочешь плакать — плачь, освободи душу, страдающую по чьей-то вине…
— Вы правы, святой отец, — Михаэль всхлипнул словно обиженный ребенок. — Я уже несколько раз задумывался о грехе, я мечтал о смерти и искал ее…
Епископ терпеливо ждал. Лед тронулся.
— Мое сердце разрывается в клочья от неразделенной любви. Я спасаю самое дорогое, чтобы, не медля ни минуты, отдать другому. И мой ребенок родится вдали от меня, не зная имени родного отца…
— Ах, ты о Кристине? — сделал удивленное лицо Конрад. — Бедный мальчик… Поистине, мука твоя нестерпима… Но Христос проповедовал нам бескорыстную любовь к ближним. Позволь ей стать счастливой и возрадуйся!
Михаэль сжал от бессильной злобы кулаки.
— Не могу… Я пытаюсь, но не в моих силах принять веление Сына Божьего… Я слаб и грешен. Я ничтожен.
— Не кори и не унижай себя. У человека всегда есть выбор. Один путь ведет к жертвенной любви, другой открывает дверь в мир безмолвия, вечного льда, равнодушия, силы и стойкости…
Михаэль поднял на Конрада красные от слез глаза. Он ждал пояснений.
Голос епископа вновь зажурчал подобно горному ручью, погружая просителя в легкую дрему. Веки Михаэля потяжелели, он боролся с неожиданным сном, но тихий голос собеседника продолжал звать в мир грез. Тело оцепенело, оставался живым лишь разум.
Молодой человек с удивлением заметил, как изменилась окружающая обстановка: исчезли затканные узорным шелком стены епископских покоев, бесследно пропал стол и кресла, за которыми они сидели.
Свежий ветер принес запах хвои и луговых цветов. Вокруг шумели столетние ели, сплетаясь кудрявыми верхушками, а высоко в небе, сужая круги, летали крикливые черные вороны.
В носу защипало от неожиданного запаха пережаренного на углях миндаля, что обычно продают детям в вощеных кулечках в святочную неделю на главной площади Марцелля. Михаэль недоуменно повертел головой в поисках шарманщика, торгующего лакомством, но, кроме еловой чащи, окружившей лесную полянку плотной стеной, их двоих и кружащегося воронья, в странном, сотканном иллюзией мире ничего не существовало.
Вместо привычной фиолетовой сутаны и ермолки на Конраде оказался щегольской шитый золотом бархатный камзол с высоким испанским воротником. Его седые волосы потемнели, морщины разгладились, бледная кожа налилась молодым румянцем. Сапфировые глаза переливались чарующим блеском.
Перед изумленным бароном на мягкой изумрудной траве сидел необыкновенной красоты мужчина, в руках у которого был небольшой прозрачный камень округлой формы.
— Когда-то я заключил очень выгодную сделку, а сейчас предлагаю тебе, Михаэль, пройти моим путем, наполненным радостью и спокойствием, стойкостью и смелостью, невозмутимостью и беспристрастностью.